– Да она и без того воет уже третий день, потому что...
– Воет третий день... это почему?..
– Потому что Антилл был болен: грабитель воспользовался этим переполохом всей усадьбы...
– Каким еще переполохом?
– Антилл умер.
– Антилл умер?! как он смел умереть, когда грабили добро его господина?!
– Он умер в жестоких мученьях, которые хуже всего, что ты посулил ему в твоем гневе... умер от несчастного случая. Он смотрел за пильщиками в лесу; они ему говорили, чтобы он не лазил на деревья для осмотра их, годятся эти сосны на строевой материал или нет, а он ругался, подозревая их в плутовстве с ним, не доверял их выбору. Антиллу уж за 60 лет; сук под ним обломился; он...
– Бух-чебурах!.. туда ему и дорога!.. я предугадывал, что этот человек долго в управляющих не наслужит... неспособный совсем... а все ты... ты за него просил...
– Он упал и расшибся.
– Что ж мне раньше-то не доложили?.. вот я вас!..
Руф злобно стукнул об пол палкой, намереваясь идти с постели к столу, писать наказ внуку для его действий в поместье.
– Антилл умер только сегодня на заре, – продолжал Виргиний докладывать со слезами в голосе, – гонец проискал тебя по Риму напрасно все утро: пошел в храм, – ему сказали, что ты уже кончил утреннее жертвоприношение и ушел в Сенат; он туда, – говорят, ты не стал слушать ход заседания до конца, а, лишь немного там посидев, ушел к царю; гонец на Палатин, – запрещают сообщать дурную весть на свадьбе; примета, говорят, будет не хороша.
Руф мрачно смотрел исподлобья на внука и наконец перебил:
– Болтун!.. какое мне дело до всех этих пустяков!.. баста!.. убирайся от меня!.. ложись спать, а с зарею скачи в деревню, и чтоб через три дня я непременно знал, кто произвел катастрофу... но я догадываюсь, кто... догадываюсь и без разведок.
– Кто?.. Турн и Скавр?.. ты все сваливаешь на них, точно нет других злодеев.
– Ступай вон!.. наказ мой вышлю тебе со слугою. Гидры-Церберы!.. отдохнуть мне на старости не дают!.. теперь все мозги взбудоражились... ни за что не усну!.. кто там еще лезет?..
Он замахнулся палкой на Виргиния, но моментально опустил ее, увидав своего любимца; вместо опрометью убежавшего юноши в спальню вошел льстивый Вулкаций утешать деда, давно всецело подпавшего под его влияние.
ГЛАВА VII
Катастрофа в поместье
Виргиний, едва получил наказ, прискакал во весь опор, даже не дождавшись рассвета, в поместье своего деда и пробродил по соседним деревням и виллам целое утро без малейшего успеха, благодаря всеобщему переполоху в округе, а еще более – собственной неловкости, неумению взяться за какое бы ни было обыденно-житейское дело, как всякий такой идеалист-мечтатель, парящий мыслью в эмпиреях.
К полудню он уже с трудом пересиливал усталость, опасаясь, что его скоро охватит неодолимая болезненная лень от лихорадки, почти каждый приезд трепавший его в этой болотистой местности, а отдыхать в час сиесты полуденного времени он боялся, чтоб не упустить лишний час короткого хмурого дня, и, торопливо подкрепляясь кружкою кальды (подогретого вина) с хлебом, готовился бежать снова, жалуясь своей овдовевшей няньке на плохой результат первых разведок.
Эта дряхлая Стерилла была единственной до сих пор женщиной, с которой Виргиний мог разговаривать без конфуза.
– Дед приколотит меня еще хуже, если ничего ему не узнаю, – говорил он, – эх!.. Марк Вулкаций – то бишь, невольник Вераний-вейнт, – все бы ему разузнал досконально, т. е. наврал бы с первого слова до последнего, сочинил бы какую-нибудь замысловатую историю... складно, подробно... дед постоянно твердит мне: делай, как Марк... вон он какой ловкий!.. – Да он, говорю, врет тебе. – Зато складно, отвечает, – а от тебя ни лжи, ни правды не дождешься. – Что ж мне делать-то, няня, если я в целое утро не мог узнать ровно ничего!.. Конечно, если бы порыться в навозе здешних сплетен, – потолкаться в священной роще или на перевозе у озера, – слухов набралось бы вдоволь, да только претит мне такое шпионское занятие, неподходящее свободнорожденному римлянину. Дед, право, обращается со мною, как с невольником.
– Неприятно мне видеть тебя, молодой господин, на побегушках в разведки, точно посыльный раб, – ответила нянька, – а еще неприятнее, оттого что мое горе причиной... мой Антилл... захлопотались с ним все работники... призору нет... ну, злодей-то и поймал времечко... думается мне, что это из тех, с кем наш сторож дружбу водил, пил вместе.
– Дед бьет и унижает меня без меры... говорит, будто строгость воспитания облагораживает характер; он обещает сделать меня фламином, сдать мне свой сан, когда одряхлеет, – еще лет через 10, – но в 10 лет такой каторги я попаду не в жрецы, а в урну родового мавзолея.
– Надейся, господин, на что-нибудь лучшее!.. смерть деда избавит тебя от унижений и от насильственного посвящения в жрецы...
– Не хочу я этого сана, не хочу!.. эта важность, этикет... все это мне претит невыносимо... Арпин, право, счастливее меня тем, что рожден Скавру невольницей; ему никогда не навяжут никакой стеснительной обязанности.
– У Арпина нет ни малейшего честолюбия; рабское происхождение не угнетает его, но если бы он хотел...
– Да... ему нравится одно выказывание своей непомерной силищи... все бы ему колоть дрова, возиться с лошадьми... но если бы хотел получить хорошую должность, Арпин ушел бы в родню своей матери, к самнитам.
