Маска чародея

Я подбежал к окну и выглянул наружу.

Всплеска не было слышно – на воде под окном по-прежнему виднелась лишь легкая рябь. Ночь была тихой и безветренной. Хамакина просто исчезла.

Глава 2 У СИВИЛЛЫ

Утром на третий день после смерти отца я отправился к Сивилле. Мне больше ничего не оставалось. Каждый в Городе Тростников знал, что, когда приходят трудные времена, когда случается кризис, когда не остается ничего другого, кроме как прекратить бороться и умереть, и никакой риск не кажется чрезмерным, приходит время идти к Сивилле.

Счастлив тот, кому никогда не приходилось взывать к ней, – гласит старинная мудрость. Я не принадлежал к разряду таких счастливцев.

Ее называли и Дочерью Реки, и Голосом Сюрат-Кемада, и Матерью Смерти, и многими другими именами. Кто она и что собой представляет, не знал никто, но она жила – что уже пугало, становясь излюбленной темой для страшных историй – в самом центре города, среди многочисленных сооружений на сваях, где толстенные бревна опор, поддерживающих громадные дома, стоят густо, как Деревья в лесу. Я слышал о страшной цене, которую, по слухам, она требует от желающих услышать пророчество, и о том, что каждый, посетивший ее, возвращается другим человеком, если возвращается вообще. Но ее дом стоял на том месте еще с незапамятных времен, и всегда люди шли к ней, чтобы выслушать ее предсказания.

Я тоже пошел. В дар для нее я мог предложить лишь отцовский меч, серебряный меч, что вернула мне матрона из храма.

Едва забрезжил рассвет, когда я выскользнул через люк под домом. На востоке, справа от меня, небо уже начинало светлеть, но впереди, ближе к центру города, еще царствовала ночь.

Я греб, с трудом пробираясь между обломками, оставленными недавней бурей: досками, разбитыми бочками и сундуками, а однажды мне встретился даже медленно переворачивающийся в воде труп, неизвестно как не замеченный эватимами. Чуть дальше громадный дом рухнул со своих подмытых водой и подломившихся опор – его зияющие пустотой черные окна напоминали жадно раскрытые пасти. Потом, когда утренний туман немного рассеялся, я подплыл к застрявшему между сваями опрокинувшемуся кораблю с волочившимся по воде такелажем – он был похож на гигантскую мертвую рыбу, зажатую меж стеблями тростника во время отлива.

Сразу за ним в полутьме уже угадывались смутные очертания жилища Сивиллы, конечно же, не тронутого штормом.

О ней ходило множество легенд: говорили, что Сивилла никогда не была молодой, а родилась уже глубокой старухой из крови собственной матери уже после ее смерти; и что она стояла в луже крови своей матери во тьме еще во время сотворения мира; и что она сводит ладони вместе, а когда разводит, на них вздымаются языки пламени.

Мой отец, часто проделывавший подобный трюк, однажды страшно рассердился, когда я попытался повторить его, хотя я просто сидел, уставившись на свои руки и свои разводил ладони, не совсем понимая, что я делаю, и без каких бы то ни было результатов. Ему хватило и того, что я попытался сделать это. Возможно, вначале он даже испугался, что я могу повторить эксперимент и в конце концов добиться успеха. На его лице отразилась сложная гамма чувств, но шок от потрясения вскоре сменился холодной яростью. Это был единственный раз в моей жизни, когда он побил меня.

Сивилла, родившая огонь из ладоней, скатала из него два шарика. На один из них она дохнула, чтобы замутнить его, а потом отпустила оба этих шарика в небо – так появились Луна и Солнце. Затем, стоя в лунном свете, она сделала глубокий долгий глоток из Великой Реки, там, где в воду стекала кровь ее матери, и выплюнула сияющие звезды. Звездный свет разбудил множество богов, спавших на берегах реки, и они впервые увидели Землю.

Приближаясь к ее дому, я уже почти поверил в эту легенду. Нет, я действительно поверил в нее.

Дом Сивиллы, похожий на гигантский кокон, был до отказа заполнен разным хламом – кладбище поломанных и ненужных вещей, символов смерти – они собирались здесь с начала времен. Он нависал над городом, закрывая полнеба, с его стен под причудливыми углами свисали запутанные веревки и рыболовные сети, плети и лианы расходились от него во тьму во всех направлениях, так что я даже не мог понять, где конец или начало этого ужасающего гнезда.

В середине сооружения хвост этой громадной медузы свисал почти до самой воды, подобно вывалившимся кишкам раненного чудовища. Я подплыл к нему, привязал свою лодку, зажал под мышкой отцовский меч, подвязал повыше тунику, чтобы ноги не запутались в ней, и начал подъем.

Веревки трепетали, скрипели и перешептывались, их ворчание напоминало звуки отдаленного грома. Грязь и мусор сыпались мне в лицо, забрызгивая все вокруг меня. На секунду я повис, отчаявшись от безнадежности, но все же тряхнул головой, чтобы очистить глаза от грязи, и продолжил свой путь наверх.

Чуть выше, в кромешной тьме, мне пришлось протискиваться сквозь настоящий туннель из гниющей древесины, иногда руки мои разжимались и соскальзывали – проходили мучительно тягостные мгновения, прежде чем я находил новую опору. Сама тьма была какой-то… тягучей. Мне казалось, что окружающий меня мусор тянется во все стороны до бесконечности, он шевелился, как живой, когда я пробирался сквозь него. Иногда вонь разложения становилась просто невыносимой.

Я заполз на перевернутый остов лодки. Он слегка изогнулся под моим весом. Что-то мягкое упало на киль лодки, соскользнув затем по ее борту. Все это время мои руки и босые ноги безрезультатно искали опору на прогнившей деревянной поверхности.

Затем начались новые веревки, новые сети, и в тусклом едва брезжащем свете я обнаружил, что попал в каморку, заставленную сундуками, плетеными корзинами и грубыми глиняными кувшинами, падавшими и бившимися, когда я проползал между ними.

Змеи и рыбы извивались у меня под руками и ногами, испуская дурно пахнувшую слизь.

И снова я прокладывал себе дорогу в кромешной тьме, проползая на четвереньках по прочному на ощупь деревянному полу. Доски подо мной подломились, я с криком провалился и упал на кучу веревок, гнилушек и человеческих костей – это я понял, едва прикоснувшись к ним. Повиснув на сети, я перевел