более, что его подписи на документе не нашел».
Утверждение авторов «Катынского синдрома» о том, что Шелепин после прочтения выписки из решения Политбюро ЦК ВКП(б) решил ознакомить Хрущева с этим документом просто невероятно. Фактически Шелепин тем самым «подставил» бы себя, так как недвусмысленно показал бы Хрущеву, что тот не знает, что хранится в «Особой папке». Зная амбициозный и взрывной характер Хрущёва, ситуация, без сомнения, перешла бы на личностный уровень и кончилась бы для Шелепина весьма печально.
Следователи Главной военной прокуратуры считают, что рукописную записку писал
Сверхсекретную записку Хрущеву мог готовить как Плетнев, так и Доброхотов. Однако ни один из них не мог владеть исчерпывающей информацией по «Катынскому делу». Возникает вопрос, кто и с какой целью предоставил им «своеобразную» информацию о ситуации с Катынским делом?
Сомнительно утверждение Яблокова о том, что:
«…в целом допрошенный в качестве свидетеля Шелепин подтвердил подлинность анализируемого письма и фактов, изложенных в нем. Он также пояснил, что лично завизировал проект постановления Президиума ЦК КПСС от 1959 г. об уничтожении документов по Катынскому делу и считает, что этот акт был исполнен».
Весьма двусмысленно выражение Шелепина о том, что он
Кроме того, в 1992 г. Шелепин не мог уверенно подтверждать или отрицать подлинность письма Н- 632-ш, предъявленного ему в виде черно-белой ксерокопии, так как практически не помнил его содержания. В предварительной беседе с Яблоковым 9 декабря 1992 г., в ходе которой у Шелепина не было необходимости поддерживать свой авторитет бывшего председателя КГБ, он признался, что записку ему
При этом надо учесть, что за три недели до допроса Шелепина центральные российские газеты опубликовали основные документы из катынского «закрытого пакета № 1», в том числе и его записку Хрущеву от 3 марта 1959 г. Несомненно, А. Шелепин был знаком с этими публикациями, и тем не менее у него по поводу записки возникли вопросы, которые он хотел уточнить. Что бы это значило?
С учётом вышеизложенного утверждение Яблокова о подтверждении Шелепиным подлинности письма не вполне корректно.
Следователю Яблокову следовало бы также поинтересоваться некоторыми моментами, содержащимися в записке Шелепина. По своей сути она является своеобразным отчетным документом, информирующим руководство СССР о результатах секретной акции, проведенной во исполнение решения Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 марта 1940 г.
Считается, что Политбюро тогда приняло решение о расстреле 25 700 бывших польских граждан. Однако в записке Шелепина утверждается, что весной 1940 г. были расстреляны лишь 21 857 польских военнопленных и гражданских лиц. Ответа на вопрос, почему решение Политбюро не было выполнено в полном объёме, в записке Шелепина нет. А ведь эта информация могла бы пролить дополнительный свет на Катынское дело. Неясно также, на основании каких отчетов была определена общая цифра расстрелянных поляков.
Возникает и другой вопрос — куда исчезли
Вызывает удивление, что такой сверхсекретный документ, как записка Шелепина Н-632-ш, хранился в ЦК КПСС в течение 6 лет без регистрации. Авторы «Катынского синдрома…» утверждают, что:
«…документ длительное время, с 3 марта 1959 г., не регистрировался, очевидно потому, что находился в сейфе у заведующего общим отделом ЦК КПСС Малина. Такое положение имело место с многими документами аналогичного значения. В 1965 г. Малин уходил с этой должности и поэтому 9 марта 1965 г. под номером 0680 документы были зарегистрированы в текущем делопроизводстве ЦК КПСС, а 20 марта 1965 г. под № 9485 переданы в архив ЦК КПСС».
Вывод чрезвычайно «глубокомысленный»! Документ не регистрировался, потому что находился в сейфе, а в сейфе находился, потому что не регистрировался, и т. д. Но это не ответ на вопрос: почему же в нарушение правил секретного делопроизводства ЦК КПСС, нацеленных на недопущение подобных фактов, документ пролежал в сейфе заведующего 6 лет?
Известно, что в сейфах у некоторых зав. отделами ЦК КПСС годами хранились секретные документы, которые регистрировались только при передаче ими дел. Это были, как правило, важные сверхсекретные документы, по которым в силу различных причин так и не были приняты решения Президиума или Политбюро ЦК КПСС. Поэтому судьба этих документов не имела продолжения и их можно было без опаски хранить в сейфе.
Другое дело записка Шелепина, по которой, как утверждается, Хрущёвым было принято устное положительное решение. В таком случае история документа приобретала продолжение и его регистрация становилась необходимой.
Всё становится ясным, если предположить, что положительное решение по записке Шелепина не было принято. Эту версию подтверждают свидетельства, о которых мы расскажем ниже.
Но прежде вернемся ещё раз к теме «корректировки» катынских документов в связи с некоторыми соображениями, высказанными журналистом В. Абариновым в дополнительной 7 главе книги «Катынский лабиринт». Ему удалось достаточно легко опровергнуть доводы сторонников версии о фальсификации протокола Политбюро ЦК ВКП(б) и записки Берии —
Можно согласиться с доводами В. Абаринова, но вот относительно «скрупулезности» в установлении и объяснении всех неточностей и противоречий в катынских документах можно поспорить. Мы уже доказали, что письмо Берии следует датировать не «мартом», а 29 февраля 1940 г. Об этом несоответствии никто из сторонников официальной версии предпочитает не говорить. Что же касается других неточностей в содержании и оформлении катынских документов, о которых говорилось выше, то, как показала личная беседа с «главным российским специалистом по катынскому делу» Натальей Сергеевной Лебедевой, для нее они оказались полной неожиданностью. Нет сомнений, что и В. Абаринову они неизвестны. Он утверждает,
