около пятнадцати и я никак не попадаю в этот возраст и что ребенок вовсе даже не королевский, а того самого графа, который недавно изволил почить с миром. Аристократ не может нормально сдохнуть, он именно «изволит почить». И так как граф не оставил наследника, то за его земли началась мышиная возня, грозящая перерасти в драконью грызню. Слишком много претендентов на эти земли. А земли уж очень хороши, плодородны, богаты дичью, рыба там сама прыгает в лодку, стоит только от берега отплыть. Рай земной, а не земли. Вот потому-то нас и убрали, от греха подальше, чтоб лишних соблазнов не создавать.
Это все рассказал капитан под страшным секретом одному только Трепе. Но Трепа есть Трепа, и вскоре об этом знали все. А капитан ходил и улыбался в усы, глядя, как начальство ломает голову, откуда солдатня все узнала.
В общем, не стану я королем. Жаль, я уже начал привыкать к мысли о будущем правлении страной. После этого все как-то быстро поутихло, меня даже перестали дразнить. Ну а несколько дней спустя начальство решило, что мы уже достаточно наморозили себе задницы, никто из претендентов не проявил рвения по перетаскиванию нас на свою сторону, а значит, пора бы нам заняться более приятными делами. К тому же приближалась жаркая для нас, вербовщиков, пора, очередной сезон охоты. Молот прям-таки рвался домой, а попав туда, принялся раздавать указания.
Глава 7
ЗАХВАТ ГРАМАЛЯ
Все вокруг косо смотрели на меня, полагая, что за моим повышением стоит Молот, и, конечно, ошибались. Молот хоть и был лучшим вербовщиком в армии, но и он не мог повлиять на генерала, раздающего звания и сидящего черт-те где. Он не мог, а вот капитан мог. Мог и повлиял. При встрече он подмигивал мне, а я хранил наш маленький секрет.
Секрет был в том, что капитан наш подслеповат, а то и вовсе не умеет читать, а я, в отличие от большинства сослуживцев, умею и читать, и писать. Этим счастьем я обязан человеку, которого с восторгом буду вспоминать и в последний день жизни. Своему отцу. В то время как большинство парней моего возраста дрались на улицах и лапали соседских девок, я под его пристальным взором корпел над книгами. Сперва букварями и историями, а потом над бухгалтерскими.
Тогда я его за это ненавидел и тихонько, чтоб он не слышал, ругал словами, смысл которых часто не понимал. Теперь же я ему благодарен и готов петь песни в его честь хоть до утра. Грамотных и по всей стране не так-то много, а уж в армии и подавно. Так что меня заприметили и начали тянуть наверх. И это было бы неплохо, если бы вместе с жалованьем не прибавилось внимания начальства. А его, на мою беду, прибавилось.
Моего братца любимого, лейтенанта Молота, и его закадычного друга, второго, не менее любимого лейтенанта Метиса где-то вечно черти носили. Они обстряпывали разные, не совсем чистые делишки, прикрываясь нуждами вербовочной команды. Они занимались чем угодно, только не вверенными им подразделениями. И вся тяжесть заботы о солдатах легла на плечи сержантов, как старших по званию, и на мои, как брата командира. Так что авторитета я набрался будь здоров, ребра до сих пор ноют.
И когда разведка доложила, что Грамаль едет по лесам, чуть севернее наших позиций, почти без охраны, я едва не запрыгал от радости. У наших штабных крыс хватило ума и чувства юмора назначить меня главным ответственным своей шеей за его поимку.
Я не возражал, да и попробуй тут возрази, когда тебя буравят пять пар злобных подслеповатых глаз. Даже твой собственный капитан смотрит так, что сразу становится понятно: не сможешь взять Грамаля – не возвращайся назад.
Вот так я и оказался в дерьме по уши. Мне подкинули людей Метиса, переподчинили два отряда разведчиков, ведших Грамаля от самого Санрогта и, чтобы радость была полной, добавили к ним парней лейтенанта Холодка, раненного в уличной драке. Хотя правильнее было бы сказать раненной, но она скрывала, что она женщина, и все делали вид, что не знают об этом, а она делала вид, что не знает о том, что и так все об этом знают. Но, как бы то ни было, у меня набрался солидный для капрала отряд – в нем было почти сорок человек, не считая разведчиков.
Я подозревал, что людей маловато, особенно в охоте на такого зверя, как Грамаль. Но руководство решило не баловать меня излишками численного состава и пинком под зад отправило ловить старого козла. Хорошо уже то, что они удосужились сказать, где искать.
Грамаль – самый старый и самый противный чародей из всех, что мне приходилось встречать. Правда, их и было-то всего трое, может, четверо, но Грамаль – особенный. Лет пятнадцать назад он крепко повздорил с королем и, говорят, даже врезал монарху по зубам. С тех пор король его и ненавидит. Ненавидеть-то ненавидит, да сделать с ним ничего не может. Влиятельный тип этот самый Грамаль.
Правда, я не понимаю, что в нем такого. Он был стар и немощен уже тогда, когда шесть лет назад останавливался у нас в трактире, что же стало с ним теперь? Теперь, наверное, он просто старая развалина, которая путешествует по стране и сама не помнит зачем, а может, и помнит…
– У-у-ух! – Окорок бесцеремонно вломился в мои размышления о Грамале, скатившись сверху нам на головы. – Святые ляжки, чем это тут у вас так несет? – спросил он, втянув носом воздух.
– Медный обделался, – хохотнул Треска. – Решил себе имя сменить на Вонючку.
– Вонючка? – Окорок почесал голову. – А что, тебе пойдет. Только знаешь, лучше б ты так врагов травил. Нас-то за что?
– Да нет, – вставил слово Следопыт, – это он нас от Грамаля маскирует, чтоб не унюхал. Так что ты, Окорок, не очень-то. Он, можно сказать, благое дело делает. Новую тактику осваивает.
– Это где ж такой тактике обучают? Надо б сходить, подучиться, – задорно подмигнув мне, сказал Окорок.
Окорок такой же капрал, как и я, но опыта у него побольше, и если уж его так коробит, что командиром назначили меня, то как должны на меня смотреть сержанты. Их взглядов я не вижу, нет с нами ни одного.
– Да на кухне, когда сушеным горохом кормят, – за меня ответил Следопыт.
– Так это мы после обеда маскируемся? – Окорок поднял брови. – А я-то думал, соревнуемся, кто громче пукнет.
– Заткнитесь, вы, – рыкнул я, – а то, как вернемся, всех на кухню отправлю лук на всю армию чистить да горох жрать тазами! И в казарму не пущу. Мне вонючие нытики в казарме не нужны!
– А что, я за! – отозвался Треска. – Повар получает двойную порцию.
– Рыба – она и есть рыба, горох готов хоть сырой жрать. Слышь, Треска, тебе его на крючок не насадить, но у меня тут есть один, специально для таких случаев держу.
Треска шутку не оценил, и говоривший зарылся мордой в землю. Я не знал его, видать, холодковский.
– Ты чего? – взвизгнул он. – Другие же шутят.
– Другим можно, – обняв его за плечи, увещевал Окорок, – а тебе пока нельзя. Это право надо заслужить. Вот съешь с ним пару тазов гороха, почистишь три-четыре воза лука да раз двадцать напоишь его до полусмерти, тогда и ты сможешь про крючки шутить. А так, видишь, даже я не смею, горох шибко не люблю, а про Треску без гороху нельзя. Про Медного и без меди можно, а про Треску без гороха ну никак.
– Заткнись, Окорок! – прорычал Дед. – Все заткнитесь!
Мы заткнулись, ну почти замолчали, дальше перебранка шла вполголоса.
