заведение.
А потом какие-то удивленные мужчины уговорили Сашу посидеть с ними и рассказать о том, каким образом он вознесся так высоко. Что это – элементарная левитация или применение технических средств? Саша охотно поделился с новыми знакомыми своим опытом, за что был вознагражден парой рюмок коньяка. А еще через полчаса он гордо прополз мимо удивленного охранника, того самого, у которого память на лица являлась профессиональной привычкой.
Потом Саша шел домой. Шел долго, часто отдыхая на лавочках сквера и просто на земле. Земля была холодна и негостеприимна. Саша вставал и вновь шел. Временами ему снился дом. А еще ему виделось, что какие-то сердобольные люди его поднимали, выворачивали карманы, потом поили водкой, и он снова просыпался.
В районе семи часов дом, в котором Саша провел отроческие годы, встал на его пути. Он посмотрел на часы. Семь часов, которые показывали стрелки отцовской «Победы», не давали полной картины о времени суток. Уверенный в том, что сейчас утро, Саша зашел в подъезд дома напортив и уставился в окно родительской квартиры. Мама хлопотала у плиты, папа, погруженный в мрачные думы, неохотно ковырял вилкой в тарелке.
В половине восьмого родители всегда уходили на работу. Саша стоически перенес тридцатиминутное ожидание, но родители не торопились. Саша с тревогой посматривал на часы – мама и папа опаздывали! Ему хотелось крикнуть им, поторопить, ведь завод, которому родители Саши посвятили жизнь, ждал своих ведущих инженеров. Саша начал усердно думать. В голове что-то зашевелилось. Саша обдумал пришедшую в голову мысль и пришел к заключению, что он жестоко ошибся. Теперь не утро, а вечер! И ни на какую работу его родители не собираются, а, наоборот, давно с нее пришли и теперь ждут его. Ждут непутевого сына, который выпал из ейской действительности и собственной жизни больше чем на сутки.
А потом он позвонил в дверь…
Именно с тех пор у Саши и появилось это трепетное отношение к одежде. Именно тогда ему стали нравиться нарядно одетые люди, нарядно и правильно. И именно поэтому он понимал сейчас досаду Геши на Олю.
– …и никакой записки, – закончил рассказ о своих поисках Геша. – Никакого намека, зачем она это пыталась с собой сделать. Я все перерыл, все ящики, все карманы просмотрел, но так ничего не нашел из того, чтобы могло ее на это толкнуть. Таблетки нашел. Точнее, упаковки от таблеток, которые она пила перед тем, как… и все.
Ближе к вечеру Геша засобирался домой. Саша не мог оставить его одного.
– Может, останешься? – предложил Саша.
– Нет, и не уговаривай, – категорично заявил Геша. – Пойду я. Чего я тут у тебя? У тебя, Саша, жена есть. Дети. У меня тоже есть. Жена есть. Все у нас есть. Нет только покоя и ясности. Ясности и покоя нет.
Саша вызвался довезти Гешу до дому. А еще Саша предложил другу заехать в больницу к Оле:
– Может быть, пропустят?
А Геша сказал, что попробовать стоит.
Геша не ошибся. Друзья безо всяких преград в виде строгих санитарок или наглых секьюрити поднялись на третий этаж, где была палата Оли. У палаты интенсивной терапии мужчины тоже никого не встретили и беспрепятственно вошли в покои.
Оля безжизненно лежала на белом белье. Капельницы, трубочки, бинты и запах лекарств буквально кружил голову. А еще Саша увидел на больничном пододеяльнике солидных размеров дыру. Простую дыру, с обтрепанными краями, через которую виднелось красное больничное одеяло. Глаза Саши слегка увлажнились. Геша ободряющее приобнял друга:
– Остынь, старичок, все еще образуется. Врач же сказал, что надежду терять не стоит.
– Да я все из-за плаща никак не успокоюсь. – Саша хотел закурить, но решил все же, что здесь этого делать не следует. – Плащ-то какой у меня элегантный был, а теперь…
– Да-а-а, – многозначительно протянул Геша, а потом добавил: – Уж!
А потом Саша и Геша ехали в машине и молчали. Точнее, они не говорили, ни о чем не говорили, а только курили.
– Давай твоих покурим, – попросил Геша и больше не сказал ни слова.
Они молча курили и ехали в машине. А на улицу опустился темный и какой-то жалкий вечер. А Саша вдруг подумал, что хорошо, что теперь вечер. Потому что день был каким-то длинным, даже бесконечно длинным, а может быть, и ужасно длинным. Саша подумал мысль, вернее, поймал себя на ощущении, что все вдруг сделалось странным. Странным и непохожим. Саше одновременно было удивительно, что все вокруг так круто изменилось, и было как-то спокойно и вполне понятно, что этот день не похож ни на один, прожитый до этого.
Саша подрулил к подъезду Геши.
– Спасибо тебе. Право… не знаю, чтобы я без тебя делал… – каким-то извиняющимся тоном благодарил Геша.
– Не надо, Геша. За это не благодарят, – отмахнулся Саша.
А потом Саша поехал домой. Пробок не было. Ехалось свободно и легко.
Дома Саша сразу лег. Лег не раздеваясь. Точнее, плащ и обувь Саша снял, а все остальное не стал. Даже галстук не ослабил. Сейчас, в этот час Саше было все равно, как он выглядит, ему даже было не до элегантности сейчас. Просто не хотелось раздеваться. Саша это отчетливо понял и даже конкретно ощутил всем телом. Усталость тяжелым вечерним грузом надвинулась на него.
А еще Саша никого не встретил, никого не видел в этот вечер. Он был один и остро ощущал это одиночество. Детей не было слышно. Аллу он тоже не видел. А еще он удивился, что телефон молчал весь день, что его никто не искал, что с работы ни разу не позвонили и не спросили, где он и как. Было также удивительно, что сегодняшний рабочий процесс как-то обошелся без своего руководителя и даже назойливый Женя, обычно не обходившийся без советов Саши, не звонил. Словно он выпал из обоймы туалетостроения, такого важного и неблагодарного дела в нашей стране.
«Эмжэ» не мог существовать без своего руководителя. Саша всегда был в этом отчетливо уверен и вникал, точнее, привык вникать в любой процесс. Любое решение, вплоть до помывки окон и заправки картриджей на принтере, требовало Сашиного одобрения. И вот день пролетел, и он никому не понадобился. Это его, в общем, радовало, но и огорчало.
При других обстоятельствах Саша удивился бы, а точнее, возмутился, но сейчас это казалось вполне нормальным и допустимым. Он слышал свои вопросы и слышал свои ответы на них. Все так и должно быть! Было некоторое беспокойство, некоторое осознание нереальности происходящего, но Саша гасил их простой фразой, что при нынешних обстоятельствах именно так все и должно быть.
А потом он заснул. Точнее, не заснул, а впал в какое-то зябкое забытье. Снились ему люди, которых он давно не видел и уже успел забыть. А еще грезились разные эпизоды прожитой жизни. Саше приснилось, как он играл на маракасах на том самом концерте. Играл и раскрывал рот у микрофона. А изо рта вместо слов вылетали большие черные птицы. Вылетали и тут же падали к ногам безобразными черными кляксами.
А еще ему приснилось, как еще учеником восьмого класса он собирался на первомайскую демонстрацию, точнее, не собирался, но им пригрозили снижением оценок, если они не явятся на мероприятие. Тогда он вместе с двумя друзьями нарисовал плакат. На плакате была изображена разломанная бомба. Под бомбой большими, даже огромными буквами было написано: «Peace – ДА!» Тогда классная руководительница похвалила ребят за инициативу, поскольку плакат был политически выдержанным. А ребята умирали со смеху. Если читать звуки слов – сначала английские, а потом русские, – то получалось нехорошее слово. Друзей это жутко забавляло. Их даже показали потом по телевизору с этим плакатом. А теперь Саше приснился этот плакат, и ему стало стыдно.
Проснулся Саша совершенно разбитым и не выспавшимся. Ему даже показалось, что он заболел. Не почувствовал, а именно показалось. Он проснулся и не почувствовал тела. Скорее всего, проснулась одна голова, когда все тело еще спало. А в голове был Саша. Он открыл глаз, один глаз, и стал слышать.
А еще все ему казалось чужим. Квартира, где он жил последние лет пять, была его, но определенно
