подальше от деревни. Они остановились у плоского валуна, достававшего ей до пояса, и прислонились к нему.
Чудо: он нарисовал шесть черточек и получилось ЭТ.
Изабель впилась взглядом в бумагу.
— Я тоже хочу написать свое имя, — сказала она. Этьен протянул ей перо, стал позади и прижался к спине. Она почувствовала, как ниже пояса у него что-то затвердевает, и ее мгновенно пронзило острое желание. Он положил ладонь ей на руку, заставил обмакнуть перо в чернила, затем прикоснулся к бумаге и вывел шесть черточек — ЭТ. Изабель сравнила обе записи.
— Но ведь это то же самое, — удивленно сказала она. — А ведь твое имя не может быть и моим.
— Написала его ты, значит, оно твое. Разве ты не знала? Кто пишет, тому имя и принадлежит.
— Но… — Изабель замолчала с открытым ртом, выжидая, пока слова влетят ей в рот. Но когда она снова заговорила, вылетело не ее, а его имя.
— А теперь плати, — с улыбкой сказал Этьен. Он подтолкнул ее к валуну, стал сзади, задрал ей юбку и спустил брюки. Коленями раздвинул ей ноги и удерживал их рукой, чтобы войти внезапно, сильным толчком. Пока Этьен делал свое дело, Изабель стояла, прислонившись к валуну. Затем, коротко вскрикнув, он толкнул ее в плечи и перегнул пополам, так что лицо ее и грудь оказались плотно прижатыми к камню.
Когда он отпустил ее, она разогнулась и встала покачиваясь. Обрывок бумаги, прилипший к ее щеке, медленно опустился на землю.
— Ты написала свое имя на лице, — ухмыльнулся Этьен.
Раньше ей не приходилось бывать на ферме Турнье, хотя располагалась она недалеко от отцовской, чуть ниже по реке. Кроме владений герцога, который жил в конце долины, в полудне ходьбы от Флорака, это было самое крупное хозяйство в здешних краях. Говорили, дом был построен сто лет назад и со временем обновлялся: сначала появился свинарник, потом ток, соломенную крышу заменила черепичная. Жан и его кузина Анна поженились поздно, у них было только трое детей, люди они были осмотрительные, крепкие, держались обособленно. Гости к ним редко захаживали.
При всей их влиятельности в округе отец Изабель никогда не скрывал своего неприязненного отношения к Турнье.
— Они женятся на кузинах, — ворчал Анри дю Мулен. — Церкви дают деньги, а нищему желудя пожалеют. И целуются три раза, словно двух мало.
Ферма расположилась на склоне холма в виде буквы L, вход был с юга, у самого перекрестья длинной и короткой граней. Этьен открыл ей дверь. Родители и двое наемных работников были в поле, сестра Сюзанна возилась в дальнем конце огорода.
Внутри было тихо, до Изабель доносилось лишь приглушенное похрюкивание свиней. Свинарник Изабель понравился, да и амбар вдвое больше, чем у отца. Она стояла посреди гостиной, слегка опираясь о длинный деревянный стол кончиками пальцев, словно боялась упасть. Комната была чистенькой, ее только что прибрали, кружки висели на стене на равном расстоянии друг от друга. Кровать занимала всю стену и была так велика, что места хватило бы не только всем Турнье, но и ее семье — до тех пор, пока не начались убытки. Сестра умерла. Умерла мать. Братья в солдатах. Остались только они с отцом.
— La Rousse.
Она обернулась, увидела глаза Этьена, приближавшегося к ней своей обычной развязной походкой, и попятилась назад, пока не уперлась спиной в каменную стену. Он живо оказался рядом и положил ей ладони на бедра.
— Нет, только не здесь, — сказала она. — Не в доме твоих родителей, на их кровати. Если твоя мать…
Этьен убрал руки. Упоминание о матери отрезвило его.
— Ты говорил с ними?
Он не ответил. Его широкие плечи поникли, он двинулся в угол.
— Стало быть, не поговорил.
— Скоро мне исполнится двадцать пять, и тогда я волен делать все, что заблагорассудится. Тогда мне не нужно их разрешение.
«Конечно, они не хотят, чтобы мы поженились, — подумала Изабель. — Мы бедны, у нас ничего нет, а они богаты, у них есть Библия, лошадь, они умеют писать. Они женятся на кузинах, они дружат с месье Марселем. Жан Турнье — синдик герцога де Эгля, он собирает с нас налоги. Никогда они не согласятся, чтобы дочерью их стала девушка, которую они зовут la Rousse».
— Мы могли бы жить с моим отцом. Ему трудно приходится без сыновей. Он нуждается в…
— Ни за что!
— Стало быть, мы должны жить здесь.
— Да.
— Без их согласия.
Этьен переступил с ноги на ногу, прислонился к краю стола, скрестил на груди руки и пристально посмотрел на нее.
— Если ты им не нравишься, — вкрадчиво сказал он, — то сама в этом виновата.
Изабель застыла, кисти ее сжались в кулаки.
— Но я не сделала ничего дурного! — воскликнула она. — Я верю в истину.
Этьен улыбнулся:
— Но ведь ты любишь Святую Деву, разве не так?
Изабель, не разжимая кулаков, наклонила голову.
— А мать твоя была ведьмой.
— Что? Что ты сказал? — выдохнула она.
— Тот волк, что укусил ее, его дьявол наслал. А потом начали умирать дети.
Изабель посмотрела на него.
— Ты что же, думаешь, что мать нарочно умертвила свою дочь? И внучку?
— Когда ты станешь моей женой, — сказал Этьен, — акушерством заниматься не будешь. — Он взял ее за руку и повел в амбар, подальше от родительского очага.
— Зачем я тебе? — лгрошептала она так тихо, что он не услышал. И сама себе ответила: «Затем, что твоя мать ненавидит меня больше всех на свете».
Пустельга летела прямо над головой, бешено хлопая крыльями на сильном ветру. Серая — самец. Изабель прищурилась. Нет. Рыжеватая, под цвет ее волос, — самка.
Она сама научилась лежать на воде, перевернувшись на спину, слегка шевеля руками, — груди почти не видно, волосы распластались на поверхности, как листья, проплывающие мимо ее лица. Изабель снова посмотрела вверх. Пустельга стремительно приближалась справа. Миг соприкосновения был заглушён шелестом ракитника. Когда птица показалась, в когтях у нее трепыхалось какое-то существо: то ли мышь, то ли воробей. Она быстро набрала высоту и исчезла из виду.
Нащупав большой гладкий камень на дне, Изабель резко поднялась на ноги. Грудь вернула свою привычную округлость. Звуки возникли из ниоткуда, отовсюду доносился звон колокольчиков, внезапно слившийся в общий гул колокола. Estiver — местные пастухи, отец Изабель говорил, что они появятся через два дня. Нынче летом у них должны быть очень хорошие собаки. Если не поторопиться, она окажется в самом центре стада в сотни голов. Изабель быстро направилась к берегу, вытерлась досуха, очистила от водорослей волосы. Волосы — знак ее позора. Затем натянула юбку, рубаху и набросила на голову белую косынку.
Затягивая концы, она внезапно замерла: показалось, что кто-то смотрит. Изабель попыталась оглядеться, не поднимая головы, но ничего не увидела. Колокольчики все еще были далеко. Нащупав пальцами растрепавшиеся пряди, она живо спрятала их под косынку и помчалась по тропинке вдоль реки. Вскоре она свернула в сторону и побежала через поле, поросшее низким кустарником и вереском.
Добравшись до гребня холма, она посмотрела вниз. Повсюду виднелись овцы, медленно поднимающиеся по склону горы. Разбежаться по сторонам им не давали двое мужчин, один спереди, другой
