сказать, страдала она от этого или нет. Существу, лишённому привлекательности, отказывают решительно во всём, вплоть до жалости. Там, где обитатели Клошмерля видели только безобидную шутку, быть может, имела место травля. И травля бесчеловечная. Жюстина Пюте умела подолгу переносить своё одиночество, так как заставляла себя забывать о том, что служит связующим звеном между мужчиной и женщиной. И когда это забвение сделалось невозможным, одиночество старой девы стало поистине невыносимым. По ночам Жюстину Пюте томил горячечный бред, перед ней проносились нечестивые видения. Целые процессии бесстыжих самцов дефилировали перед ней, непристойно склонясь над её девственным ложем. Она просыпалась в холодном поту, одинокая, как всегда. Её воображение, умиротворённое прилежным благочестием и многолетними молитвами, теперь разбушевалось с новой силой, которая всё преломляла по-своему и причиняла старой деве ужасные муки. Измученная Жюстина Пюте решила сделать последнюю попытку и отправилась к самому Пьешю.
7
КЛОШМЕРЛЬ РАЗМЕЖЕВАЛСЯ
Вот уже две недели мэр ожидал этого визита. У него было достаточно времени, чтобы подготовиться и разыграть удивление.
– А, мадемуазель Пюте! – воскликнул он. – Вы, наверное, пришли поговорить о благотворительных делах? Сейчас я позову жену.
– Я хочу поговорить с вами, господин мэр, – твёрдо ответила старая дева.
– Со мной, в самом деле?.. Ну что ж, заходите. Он проводил её в свой кабинет и предложил сесть.
– Вам известно, что сейчас происходит, господин мэр? – спросила Жюстина Пюте.
– Что вы имеете в виду, мадемуазель?
– «Тупик монахов».
– А что, мадемуазель Пюте? Там происходит что-нибудь необычайное? Первый раз слышу. Может, вы что-нибудь выпьете, мадемуазель? Стаканчик вина? – предложил он старой деве, прежде чем сесть в кресло. – Так редко имеешь возможность вас угостить… Может быть, сладенького? Моя жена сделала такую наливку из чёрной смородины… Пальчики оближете!
Он вернулся с бутылкой и наполнил стаканы.
– Ваше здоровье, мадемуазель Пюте! Что вы скажете об этой смородине?
– Первый сорт, господин мэр, высший сорт!
– Не правда ли? Эта наливка хорошо выдержана. Лучше не сделаешь. Так что вы говорили о «Тупике монахов»?
– Разве вы совсем не в курсе дела, господин мэр?
Бартелеми Пьешю развёл руками.
– Моя дорогая мадемуазель, меня не хватает на все дела. Мэрия, всякие бумажонки. То один, то другой приходит за советом, а то разбираешь споры. Виноградники, непогода, заседания, поездки. Уверяю вас, мадемуазель, меня не хватает на всё! И я знаю гораздо меньше, чем последний горожанин, который занимается только собственными делами. Проще будет, если вы всё расскажете мне сами.
Старая дева заёрзала на стуле и, устремив взор к паркетным клеткам у своих ног, ответила:
– Это довольно трудно объяснить.
– Но о чём же всё-таки речь, мадемуазель?
– О писсуаре, господин мэр.
– О писсуаре?.. А в чём дело? – спросил Пьешю, забавляясь смущением старой девы.
Жюстина Пюте призвала на помощь всё своё мужество.
– Господин мэр, некоторые мужчины делают рядом.
– Вот как? – удивился Пьешю. – Разумеется, лучше бы им заходить внутрь. Но должен сказать следующее: в те времена, когда у нас ещё не было писсуара, все мужчины делали это снаружи. Теперь большинство заходят внутрь. Прогресс налицо.
Жюстина Пюте всё ещё не поднимала глаз. Казалось, она сидела на острие ножа. Наконец, она решилась:
– Это ещё не самое страшное, господин мэр. Некоторые мужчины при этом показывают…
– Показывают, мадемуазель Пюте?
– Да, показывают, господин мэр, – ответила с облегчением старая дева, думая, что теперь её поняли.
Но Пьешю с огромным удовольствием поворачивал старую деву на сковородке её стыдливости. Приподняв шляпу, он почесал затылок.
– Я вас не совсем понимаю, мадемуазель Пюте… Что же они показывают?
Жюстина Пюте должна была испить до конца горькую чашу позора.
– Всё своё хозяйство, – сказала она тихо и с чувством глубочайшего омерзения.
Мэр разразился громким хохотом, – смехом добродушным и откровенным, которым смеются, узнав о чем-нибудь невероятно нелепом.
– Забавные вещи вы мне рассказали! – сказал он, как бы желая извиниться. Затем снова стал серьёзным и невозмутимым. – Что ещё, мадемуазель Пюте?
– Ещё? – прошептала старая дева. – Но это всё.
