тяжёлый урон, его сделали старшиной, а затем младшим лейтенантом. Перед Верденом Тардиво имел уже две нашивки, а в этом ужасном сражении за ним утвердилась репутация великолепного вояки. По силе артиллерийского обстрела он понял, что для поддержания бодрости духа следует увеличить дозу спиртного. Но он выпил слишком много, и, когда его рота пересекла бруствер, чтобы броситься в атаку, он скатился мертвецки пьяный в воронку от снаряда между окопами и мирно прохрапел там тридцать часов подряд, лёжа вполвалку с трупами посреди самого чудовищного опустошения, какое когда-либо постигало Землю. Когда он пришёл в чувство, над полем царило зловещее безмолвие передышки и владычествовала радостная песнь жаворонка, парящего в ясных небесах. Он решительно не мог сообразить, что произошло, но вид двух уже слегка разложившихся трупов вразумил его. Раньше чем подумать о непосредственной опасности, он пробормотал: «Ну и ну, приятель. Интересно, как к этому отнесётся Старик…» Так называл он майора, чертовского горлана. Но, в конце концов, оставаться между двумя рядами окопов – не выход из положения. Он добрался ползком до своих траншей и скатился туда, совершенно ошалевший. Солдаты уже не надеялись увидеть его живым.
– Вы от них драпанули, господин лейтенант?
Они рассказали ему о том, как заняли немецкие окопы, а потом вернулись на исходный рубеж, выбитые вражеской контратакой.
Всё это не обошлось без крупных потерь. Лейтенант отправился к майору, которому уже сообщили о его сказочном возвращении. Майор ожидал его у входа в землянку.
– Тардиво, – проорал он, – теперь вам не миновать ордена Почётного легиона! Как вам удалось вырваться из их лап?
Тардиво знал, что начальству нельзя противоречить. Он сымпровизировал, как сумел, историю своего подвига.
– Я убил часовых, – ответил он.
– И много их было?
– Два, господин майор, два здоровенных парня, из которых получилось два превосходных трупа.
– А как вам удалось пройти через их окопы?
– С большим трудом, господин майор. Но я пристукнул ещё парочку мерзавцев – мне показалось, что они слишком уж внимательно смотрели в мою сторону.
– Ну и стервец же вы, Тардиво! – сказал майор. – Орёл, да и только! Вы, конечно, пропустите стаканчик после такого приключения?
– Не откажусь, господин майор. Раз уж такой случай, так я бы и перекусил.
Весть об этом подвиге разнеслась быстро, и молва придала ему монументальные размеры. Пройдя через сапёров, мотоциклистов, снабженцев, новая версия достигла военных корреспондентов, которые переправили свеженькую новость в Париж, а там опытные создатели легенд за кружкой пива придали ей окончательную форму. Этой историей завладел один из вожаков общественного мнения, опубликовавший на первой же странице крупной газеты сенсационную статью, начинавшуюся следующими словами: «Самое прекрасное свойство французской расы заключается в том, что она творит нескончаемый поток великих деяний, – творит со спокойной и классической простотой, которая является признаком неизменного гения Франции». Последовавшая за этим неделя принесла французскому банку рост вкладов на тридцать процентов. Это подтвердило истину, которую сержант Тардиво, самоучка в военном искусстве, осознал после первого боя: на войне чрезвычайно важен алкоголь. К сожалению, даже нашивки лейтенанта не сделали его положение достаточно видным, чтобы до него дошли отзвуки собственной славы. Но вскоре приказом по армии его наградили орденом, а затем он получил свою третью нашивку.
Последнее возвышение внушило ему благостные мысли, или, точнее, мысли о собственном благе. «Так, так, – подумал он, – вот я и в шкуре капитана. А это далеко не безделица!» Он понял, что теперь нельзя уже с прежней лёгкостью рисковать столь значительной жизнью – это было бы страшной глупостью, и глупостью роковой. Одним словом, теперь он был человеком, закалённым войной, а такие люди чрезвычайно ценны для армии будущего. Офицеров из пополнения можно будет найти всегда («Хоть лопатой загребай», – думал с презрением Тардиво), но кадровых военных, хранителей лучших традиций казармы, будет заменить трудно. И кое-кого из них необходимо сохранить на развод, для умелого воспитания будущих военных. Оглядевшись вокруг, Тардиво заметил, что к этому убеждению он пришёл далеко не первым. Он пришёл к нему, пожалуй, даже слишком поздно. Множество кадровых офицеров, избежав гибели в начале войны, быстро дошли до штабов, где они тщательно окопались и с неутомимым мужеством подавали пример самоотверженности, необходимой для вящего блага нации. И Тардиво решил, что отныне его место только там. Он позволил себя эвакуировать, как только предоставилась первая возможность, созданная, впрочем, им самим. Этот старый колониальный служака, постигший, что к чему, умел дурачить начальство.
Он долгое время пробыл в тылу, где одержал бесчисленные любовные победы, которые он искал, надо сказать, в самых различных слоях общества. Затем он вернулся на фронт с ответственной миссией – теперь он был офицером-наблюдателем армейского корпуса. Впрочем, он не столько наблюдал, сколько соблюдал меры предосторожности. В результате он закончил войну блестящим капитаном. Грудь его была украшена орденами, свидетельствующими о героизме их владельца.
Вот каков был воин, идущий на Клошмерль, дабы установить там порядок.
18
ДРАМА
В сущности говоря, не надо смеяться над делами людскими, ибо все они таят в себе нечто неумолимое и всегда кончаются страданиями и смертью. Под личиной комедии зреет трагедия, смех маскирует страсти, под шутовскими бубенцами таится драма. Рано или поздно наступает момент, когда люди внушают скорее жалость, чем отвращение.
Нижеследующие события историк мог бы изложить и сам. Он сделал бы это не колеблясь, если бы не видел лучшего способа ввести читателя в курс дела. Случилось так, что автор обнаружил человека, досконально знавшего события, так как по роду своих служебных занятий он не раз бывал свидетелем происходящего. Мы имеем в виду сельского полицейского Сиприена Босолея, обитателя Клошмерля, который не раз с готовностью выполнял роль миротворца. Мы считаем, что следует предпочесть его рассказ, несомненно, более ценный, чем наше собственное повествование, ибо тут мы имеем дело с подлинным очевидцем. В его рассказе, естественно, будет отражён местный колорит, в данном случае совершенно необходимый. Итак, предоставим слово Сиприену Босолею. Время изгладило страсти, и это сразу же поставило всё на свои места и лишило людей их мнимой значительности. Послушаем же его рассказ о минувших днях.