Она подошла к одному из окон и выглянула сквозь жалюзи. На ней было платье серовато-белого цвета с приколотой под шеей камеей. Этот цвет ей не идет — она выглядела бледной и усталой.
Я сглотнула, потому что в горле у меня пересохло и я не могла говорить. Да я и не знала толком, что сказать.
Но потом все повернулось совсем не так, как я думала. Совсем не так. Я бы ни в жизнь не догадалась, что она скажет.
Она отвернулась от окна.
— Мне жаль, что у тебя неприятности, Дженни, — начала она. — И мне жаль, что миссис Коулман, наверное, наговорила тебе всякого. Она бывает очень грубой.
— Да сука она, — вырвалось у меня. И когда я это произнесла, то почувствовала, что могу продолжать дальше. — А теперь мне есть что сказать вам, мадам.
— Пожалуйста, послушай сначала меня. Не исключено, что нам удастся помочь друг другу.
— Мне — помочь вам? Нет, мадам, я так не думаю. Я ничего…
— Дженни, мне нужна твоя помощь.
— Вам — моя? После того как вы вышвырнули меня на улицу, словно старую швабру, и это после всего, что я сделала для вас, и мисс Мод, и мистера Коулмана? Только потому, что я… что я… — Я ничего не могла с собой поделать и разрыдалась.
Она дала мне поплакать какое-то время. А потом сказала что-то очень тихо. Я не расслышала, и ей пришлось повторить.
— У нас с тобой один и тот же казус.
Я понятия не имела, что это означает, но странное слово прозвучало достаточно серьезно, чтобы я перестала плакать.
— Правда, срок у меня поменьше, — сказала она. — И я могу еще что-то предпринять. Но я не знаю, куда пойти. У подруг своих я спрашивать не могу. И поэтому я прошу твоей помощи — скажи, куда мне можно пойти, чтобы… сделать это. Ты понимаешь, о чем я говорю?
Я посмотрела на нее и начала вспоминать, как часто она отказывалась в последнее время от еды, о ее постоянных мигренях, о том, что она стала дремать днем, о том, что вот уже пару месяцев я не помогала ей мыться, и тут меня осенило. Я не заметила этого раньше только потому, что была вся в своих проблемах.
— Да, — сказала я тихо. — Понимаю.
— Я не хочу идти туда, где меня могут узнать. Это должно быть какое-нибудь отдаленное место, но не слишком, чтобы туда можно было легко добраться. Ты знаешь такое место?
И тут меня опять осенило — до меня наконец дошло, чего она от меня добивается.
— Это грех, — сказала я.
Она снова выглянула в окно.
— Этот грех будет на моей душе — не на твоей.
Я молчала. Она сама поднесла мне шантаж на серебряном блюде — точно так я каждое утро приношу ей почту в эту самую комнату. Мне даже ничего про ее дела с мистером Джексоном не пришлось говорить. Ну, оно и к лучшему, потому что я же и сама толком не знала, что там у них было. Ну, до этого дня.
Зато я знала, почему теперь она обращается за помощью именно ко мне. Она думала, что поскольку избавляется от меня, то я никому ничего рассказать не смогу. Но мое молчание имеет свою цену. Вот он — шантаж.
— Это вам будет стоить кой-чего, — сказала я.
— И сколько же ты хочешь? — Она спросила это так, словно заранее знала, что я назову ей цену. Но я удивила ее.
— Я хочу это место.
Она уставилась на меня.
— А если я дам тебе денег? Для тебя и для маленького, чтобы вы могли прожить, пока ты не найдешь новое место.
— Нет.
— И я, конечно, дам тебе хорошие рекомендации. О ребенке мы упоминать не будем. Придумаем какую-нибудь другую причину, почему ты оставила работу у нас. Скажем, потому что у тебя заболела мать и тебе пришлось за ней ухаживать.
— Не вмешивайте в это мою маму.
— Я не говорю…
— Я хочу остаться здесь.
— Но… что я скажу миссис Коулман? Ведь это она тебя уволила. Я не могу менять ее решения. — В ее голосе слышалось отчаяние.
— Хозяйка этого дома — вы, мадам. Я так думаю, вы можете делать здесь что хотите. Вы и сделали уже.
Какое-то время она молчала. Ребеночек шевельнулся во мне — я почувствовала, как он двинул ножкой.
— Хорошо, — сказала она наконец. — Ты можешь вернуться к работе сразу после рождения ребенка. Но сегодня тебе придется уйти. И тебе нельзя будет брать ребенка с собой, и никто не должен приносить его сюда к тебе. Ты сможешь видеться с ним по воскресеньям.
— И по вечерам в субботу. Я хочу быть свободной по субботним вечерам тоже. — Я сама себе удивлялась — успех шантажа придал мне наглости.
— Хорошо — и по субботним вечерам тоже. Но ты не должна никому ничего об этом говорить, иначе я сделаю так, что ребенка у тебя отберут. Это ясно?
— Да, мадам. — Было странно слышать, как она пытается говорить строго — у нее это плохо получалось.
— Хорошо. Так куда я могу пойти?
— В Лейтонстон, — сказала я. — К Нелли с Хай-стрит. Это рядом с «Розой и короной».
Тут я услышала какой-то шум за диваном, на котором сидела, и поняла, что там кто-то есть. Она, казалось, ничего не заметила, правда, в тот момент она опять смотрела в окно. Я заглянула за диван и увидела Саймона, притаившегося там. Меня не удивило, что он подслушивает, — это очень в духе маленького мошенника. Он вперился в меня взглядом, злющий за то, что я назвала его матушку. Я пожала плечами — а что еще я могла сказать?
— Теперь иди, — сказала она, не глядя на меня. — Иди и собери свои вещи. Я закажу тебе кеб.
— Да, мадам. — Я поднялась. Теперь, когда все было кончено, мне хотелось сказать ей что-нибудь, только я не знала, что именно. Поэтому просто сказала:
— До свидания, мадам.
А она ответила:
— До свидания, Дженни.
Я подошла к двери и открыла ее. Прежде чем выйти, я оглянулась, чтобы еще раз взглянуть на нее. Она все еще стояла у окна, закрыв глаза и сжав руки в кулаки у живота.
— Господи, — сказала она самой себе, тихонько вздохнув.
Саймон по-прежнему прятался за диваном. Надеюсь, его мать сделает ей все, как надо.
Сентябрь 1906
Альберт Уотерхаус
Не знаю, стоит ли кому-нибудь рассказывать об этом, даже Труди, но вчера вечером я провожал до
