увидела, что на всех надгробиях вокруг нас были нарисованы черепа со скрещенными костями. Прежде я никогда их не замечала.
— Я их нарисую на всех надгробиях, — продолжал он.
— Почему ты их рисуешь? — спросила я. — Почему череп и кости?
— Чтобы напоминало о том, что лежит внизу. Там внизу всюду кости, что бы вы ни поставили сверху.
— Гадкий мальчишка, — сказала Лавиния.
Саймон поднялся на ноги.
— Я и для тебя нарисую, — пообещал он. — На спине твоего ангела.
— Только посмей, — процедила Лавиния.
Саймон тут же уронил уголек.
Лавиния огляделась, словно собираясь уходить.
— Я знаю стихотворение, — внезапно объявил Саймон.
— Какое стихотворение? Теннисона?
— Не знаю я никакого тяни сына. А стихотворение вот какое:
— Фу! Это отвратительно! — воскликнула Лавиния.
Мы с Саймоном рассмеялись.
— Наш па говорит, что многих людей хоронят живьем, — сказал Саймон. — Он говорит, что слышал, как они скребутся в ихних гробах, когда он их закапывает.
— Правда? Моя мамочка боится, что ее похоронят живьем, — сказала я.
— Я не хочу это слышать, — закричала Лавиния, закрыв уши руками. — Я ухожу. — Она прошла мимо могил, возвращаясь к родителям. Я хотела пойти за ней, но Саймон снова заговорил.
— Тут на лужку похоронен наш дедушка.
— Глупости.
— Правда.
— Покажи мне его могилу.
Саймон показал на ряд деревянных крестов по другую сторону тропинки. Это могилы бедняков — мне мамочка о них говорила: людям, у которых нет денег, чтобы их похоронили как полагается, выделен отдельный участок.
— И какой из этих крестов его? — спросила я.
— У него нету креста. Кресты долго не стоят. Мы посадили туда розовый куст, так что мы всегда знаем, где он лежит. Украли этот куст в одном из садов внизу холма.
Я увидела куцый куст, обрезанный к зиме. Мы живем внизу холма, и перед нашим домом много роз. Может, это и наш куст.
— Он тоже тута работал, — сказал Саймон. — Как наш па и я. Он говорил, что это лучшее кладбище в Лондоне и он не хотел бы быть похороненным ни на каком другом. Он столько историй знал про эти другие. Там всюду груды костей. Мертвецов хоронят, едва присыпав землей. Вонища! — Саймон помахал рукой у себя перед носом. — А по ночам приходят расхитители могил. Тута он по крайней мере в безопасности — тута и забор высокий, и пики наверху.
— Мне пора, — сказала я.
Я не хотела показаться испуганной, как Лавиния, но у меня не было ни малейшего желания слушать о том, как пахнут покойники.
Саймон пожал плечами.
— Я бы мог тебе показать кой-чево.
— Может, в другой раз. — Я побежала за нашими семьями, которые шли рядом. Лавиния взяла меня за руку и сжала, а я была так этому рада, что поцеловала ее.
Мы шли, держась за руки, вверх по холму, а я краем глаза видела фигуру, прыгавшую, словно призрак, с надгробия на надгробие, — сначала он двигался следом за нами, а потом убежал вперед. Мне было жаль, что мы с ним расстались.
Я толкнула в бок Лавинию.
— Смешной мальчик, — сказала я, кивая в сторону тени, исчезнувшей за обелиском.
— Он мне нравится, — ответила Лавиния, — хоть и рассказывает ужасные вещи.
— А тебе бы не хотелось, чтобы мы умели бегать, как он?
Лавиния улыбнулась мне.
— А хочешь, побежим за ним?
Я не ожидала от нее такого. Я бросила взгляд на остальных — на нас смотрела только сестра Лавинии.
— Давай, — прошептала я.
Она сжимала мою руку, пока мы носились в поисках мальчика.
Китти Коулман
Не смею никому об этом сказать, иначе меня обвинят в государственной измене, но я ужасно обрадовалась, узнав, что королева умерла. Скука, которую я испытывала с самого Нового года, улетучилась, и мне стоило немалых трудов, чтобы изображать из себя благопристойную даму. Окончание века было всего лишь сменой цифр, но теперь нам предстоит настоящая смена власти, и я не могу не думать, что Эдуард будет представлять нас лучше, чем его мать.
Хотя пока что никаких изменений не произошло. Предполагалось, что мы все бросимся на кладбище, чтобы изображать траурную скорбь, хотя там не похоронен ни один из членов королевской семьи и ту же королеву похоронят не там. Просто кладбище — это смерть, и в этом, наверно, все дело.
Треклятое кладбище. Всегда его ненавидела.
Ну, если уж быть справедливой, то само по себе это место ни в чем не повинно, напротив, оно обладает каким-то скорбным очарованием — ряды могил, притиснутых одна к другой, гранитные надгробия, египетские обелиски, готические шпили, цоколи с колоннами, плачущие дамы, ангелы и, конечно, урны, устремляющиеся по склону холма к величественному ливанскому кедру наверху. Я даже готова закрыть глаза на некоторые наиболее нелепые монументы — показные сооружения, призванные подтвердить семейный статус. Но чувства, которые это место будит в скорбящих, на мой вкус, уж слишком раздуты. Ну и потом, это кладбище Коулманов, а не моей семьи. Я тоскую по маленькому кладбищу в Линкольншире, где похоронены мамочка и папочка и где теперь появилось еще одно надгробие — на могиле Гарри, хотя его тело и лежит где-то в Южной Африке.
Все эти излишества — частью которых стала и наша нелепая урна — действуют мне на нервы. Насколько эта урна выбивается из всего окружающего! Если бы только Ричард сначала посоветовался со мной! Это было на него не похоже — несмотря на все недостатки, он все же человек благоразумный и должен был бы увидеть, что урна уж слишком велика. В этом выборе я вижу руку его матери. У нее вкус всегда был отвратительный.
Забавно было наблюдать сегодня, как он расшумелся из-за этого ангела, возведенного на могиле близ урны (я бы даже сказала, слишком близко — ощущение такое, что они в любой момент могут наброситься друг на друга). А я только изо всех сил старалась не рассмеяться.
