городка, нежели конкретные люди, то есть до той поры, пока я не свела знакомство с Мэри Эннинг. Для местных жителей мы, сестры Филпот, поначалу казались избалованными столичными девицами, на которых следует взирать с некоторой подозрительностью, но и с долей снисхождения. Мы не были хорошо обеспечены — 150 фунтов в год не сулили нам роскошных удовольствий, — но, конечно, мы лучше сводили концы с концами, чем многие в Лайме, а наше происхождение — из адвокатской семьи — вызывало к нам определенное уважение. То, что вся наша троица обходилась без мужчин, я уверена, дарило окружающим немало веселья, но, по крайней мере, они ухмылялись у нас за спиной, а не в лицо.
Хотя коттедж Морли был ничем не примечателен, из него открывались поистине изумительные виды на залив Лайм и на гряду холмов вдоль восточного побережья, увенчанную самой высокой вершиной Голден-Кэп[1] и кончающуюся островом Портленд, который таился в море, словно крокодил, высунувший из воды лишь свою длинную плоскую голову. Я часто вставала рано и садилась с чашкой чая у окна, глядя, как поднимается солнце, заливая своими золотыми лучами верхушку холма и оправдывая его название, и этот открывающийся передо мной вид смягчал ту рану, которую я продолжала ощущать из-за переезда в такую провинциальную дыру, каким мне казался городок, столь далекий от суетливого, оживленного Лондона. Когда солнце освещало холмы, я чувствовала, что могу принять свою нынешнюю судьбу. Однако когда было пасмурно, шел дождь или просто поднимался туман, я впадала в отчаяние.
Вскоре после того, как мы поселились в коттедже Морли, мне стало казаться, что поиски окаменелостей могут скрасить мой досуг и даже сделаться моей страстью. Потому что мне хотелось придать своей жизни смысл: мне было двадцать пять лет, я вряд ли когда-либо могла выйти замуж, а потому мне требовалось личное страстное увлечение, чтобы было чем заполнить свои дни. Иногда быть леди крайне утомительно.
Мои сестры уже заняли свои позиции. Луиза на четвереньках ползала по саду на Сильвер-стрит, выпалывая гортензии, которые она считала вульгарными. Маргарет тешила себя танцами в Курзале Лайма. Порой она просила нас с Луизой сопровождать ее, но вскоре нашла себе более молодых компаньонок. Ничто так не отваживает потенциальных поклонников, как маячащие на заднем плане старые девы-сестрицы, которые отпускают сухие замечания, прикрываясь перчатками. Маргарет только что исполнилось девятнадцать, и она по-прежнему питала большие надежды, хотя все же сетовала на провинциальность и репертуара танцев, и нарядов.
Что касается меня, то мне потребовалась только находка золотистого аммонита, блестевшего на пляже между Лаймом и Чармутом, чтобы я уступила трепетному соблазну новых поисков. Я начала ходить на пляж все чаще и чаще, хотя в то время мало кто из женщин интересовался окаменелостями. Это считалось не женским делом — руки марать! Я не возражала. Не было никого на всем белом свете, кого я хотела бы впечатлить своей женственностью.
Конечно, поиски ископаемых — это не обычное удовольствие. На самом деле они, эти самые ископаемые, довольно непривлекательны, ибо являются останками живых существ. Если вы задумаетесь, то удивитесь, зачем вы держите в руках кусочек трупа. К тому же они принадлежат не этому миру, но прошлому, вообразить который нам очень трудно. Вот причина, по которой меня тянет к окаменелостям, но это также и причина того, что я предпочитаю собирать окаменевшую рыбу с ее поразительными узорами, образуемыми чешуйками и плавниками, ибо она напоминает ту самую рыбу, что мы едим каждую пятницу, и, таким образом, в какой-то мере представляется частью сегодняшнего дня.
Именно окаменелости впервые заставили меня познакомиться с Мэри Эннинг и ее семьей. Едва успев собрать пригоршню образцов, я решила, что мне нужен застекленный шкаф, в котором я могла бы их должным образом выставить. Среди сестер Филпот я всегда отвечала за порядок: именно я распределяла по вазам цветы Луизы или расставляла на полках фарфор, привезенный Маргарет из Лондона. Желание навести порядок в своей коллекции привело меня в подвальную мастерскую Ричарда Эннинга на площади Кокмойл-сквер в самой нижней части города. Площадь — слишком громкое слово для этого крошечного пространства размером примерно с гостиную в загородном доме. Обрамление Кокмойл-сквер, хотя она и находилась прямо за углом от главной площади города, где прогуливалась приличная публика, составляли ветхие дома, в которых жили и работали ремесленники. На одном из ее углов располагалась крошечная городская тюрьма, перед фасадом которой сидели осужденные узники в колодках.
Даже если бы Ричарда Эннинга не рекомендовали мне как умелого мебельщика, я все равно в скором времени пришла бы туда, хотя бы только для того, чтобы сравнить свои окаменелости с теми, что лежали на столе у дверей его мастерской, за которым стояла юная Мэри Эннинг. Это была высокая и худая девочка с крепкими руками и ногами, свидетельствовавшими о том, что она больше привыкла работать, чем играть с куколками. У нее было простоватое плоское лицо, которое делали интересным смелые карие глаза, похожие на только что вынутую из воды гальку. Когда я приблизилась, она перебирала корзину с находками, вытаскивая аммониты и бросая их в разные чаши, словно играя в какую-то игру. Даже в этом раннем возрасте она способна была различить разные типы аммонитов, сравнивая шовные линии вокруг их спиральных тел. Она оторвалась от своей сортировки, взглянув на меня с воодушевлением и любопытством.
— Желаете купить антики, мэм? У нас здесь имеются очень хорошие. Смотрите, красивая морская лилия, всего за пять шиллингов. — Она протянула мне прекрасный криноид, чьи лепестки действительно раскидывались, как у лилии.
Я не люблю лилий: их сладкий запах представляется мне слишком усыпляющим; я предпочитаю более острые запахи и всегда велю Бесси сушить мои простыни на розмариновом кусте в саду коттеджа Морли, меж тем как простыни моих сестер она развешивает над лавандой.
— Вам она нравится, мэм… мисс? — настаивала Мэри.
Я вздрогнула. Так ли уж очевидным было, что я не замужем? Конечно да. Прежде всего, со мной не было мужа, присматривающего за мной и меня ублажающего. Но в замужних женщинах я замечала и что-то еще: в них сквозила непробиваемая уверенность относительно своего будущего. Замужние женщины закованы в собственную броню, как рыцарь в доспехи, в то время как старые девы вроде меня лишены формы и зачастую непредсказуемы.
Я похлопала рукой по своей корзинке:
— Спасибо, у меня имеются собственные окаменелости. Я пришла, чтобы повидаться с твоим отцом. Он там?
Мэри кивнула в сторону ступенек, которые вели вниз к открытой двери. Пригнувшись, я вошла в тусклое, грязное помещение, загроможденное досками, с полом, покрытым стружкой и скрипучей каменной пылью. Там так сильно пахло лаком, что я едва не решила вернуться, но не смогла, потому что Ричард Эннинг уставился на меня и его острый, правильной формы нос пригвоздил меня к месту, словно дротик. Мне никогда не нравились люди с острыми носами: в их присутствии я чувствую себя скованной.
Это был подвижный мужчина среднего роста, с темными блестящими волосами и сильной челюстью. Глаза у него были иссиня-черного цвета. Меня всегда беспокоило, до чего он был красив, учитывая его резкую, задиристую природу и порой грубое обхождение. Он не передал своей красоты дочери, которая могла бы найти ей лучшее применение.
Он восседал над маленьким шкафом со стеклянными дверцами, держа в руке кисть, покрытую лаком. Я невзлюбила его с самого начала, потому что он даже не предложил мне присесть и лишь мельком глянул на мои образцы, когда я описывала, какой шкаф мне требуется.
— Гинея, — резко возвестил Ричард Эннинг.
За шкафчик для образцов это была возмутительная цена. Уж не вообразил ли он, будто может надуть меня, полагая, что я всего лишь «старая дева из Лондона»? Возможно, он счел меня богатой. Несколько мгновений, с гневом глядя в его красивое лицо, я обдумывала, не подождать ли мне брата, чтобы тот заключил с ним сделку, когда он в следующий раз наведается к нам в гости. Но ожидание могло занять несколько месяцев, и, кроме того, я не могла во всем полагаться на брата. Похоже, мне самой придется так поставить себя в Лайме, чтобы столяры не шушукались у меня за спиной.
Одного взгляда на мастерскую Ричарда Эннинга было достаточно, чтобы понять, что он нуждается в заказах. Я решила обратить это себе во благо.
— Очень жаль, что вы предлагаете такую непомерную сумму, — сказала я, заворачивая свои окаменелости в холст и убирая их в корзинку. — Я бы выгравировала ваше имя на каждом ящичке, чтобы
