Он и сам понимает, что будет стрелять. И сладко заныло сердце. Он сжимает рукоятку маузера и не спускает глаз с Даниара и с его людей, загородивших дверь.
И под дулом маузера все еще ласково улыбается Даниар. Мужицкая борода его шевелится, и изо рта вместе с облачком пара, блеснувшим в отсвете огонька чирага, вырывается глухо:
— Стреляй, друг! Хэ-хэ… — смеется Даниар и садится перед Гриневичем на табуретку. — Хо-хо-хо. Пусть голова твоя не седеет.
— Смеешься? — недоумевает Гриневич, но маузера из руки не выпускает. — Смеешься, значит.
Из поля зрения он не выпускает ни Даниара, ни его молодцов, все еще торчащих в открытой двери. Впрочем, оружие можно положить на стол. Дальше за кавказцами бледными пятнами маячат буденовки Матьяша и других бойцов.
Хохот сразу обрывается.
— Смеюсь, — наконец успокаивается Даниар. — Пришел гость, а хозяин под нос ему оружие… Разве можно? У нас на Кавказе… не так…
Гриневич закуривает и дает папиросу Даниару.
— Недавно получили… Московские… «Ява».
Они курят молча.
— Я смеюсь, — наконец говорит Даниар, — потому что радуюсь. А радуюсь потому, что принес хорошую весть. Я веселый.
Он испытующе разглядывает лицо Гриневича и ждет естественного в этих случаях вопроса, но тем и отличается от других Гриневич, что всегда поступает не так, как ждут. Он продолжает молча курить.
Даниар почувствовал себя неудобно…
Странно хихикнул он и поспешил выпалить:
— Радостная весть: домой поедешь, к жене, друг, поедешь. Войне конец, друг.
И он захихикал.
— Нет, ты скажи, Даниар, как ты попал ко мне в батальон, а? Знаешь, у меня народ такой: чуть что, могут дырку в животе сделать.
— Хо-хо, дырку в животе, — захохотал Даниар с таким удовольствием, будто перспектива быть продырявленным ему понравилась. Он полез за пазуху, пошарил там и с многозначительным видом положил на неотесанные доски стола пакет. — Хо-хо, Даниар даже мангытов-головорезов не боится, Даниар крови не боится, и своей и чужой не боится.
— Ну, у меня бойцы — и русские, и узбеки, и венгры, и таджики — тоже ни ангелов, ни чертей не боятся, — говорит Гриневич, вскрывая ножичком конверт. — Письмо? Что за чертовщина?
Он держал в руке приказ немедленно выстроить бойцов, сдать полностью даниаровским кавказцам оружие, седла, коней и пешим порядком следовать в крепость. Подписан приказ был Морозенко и помвоенкома.
Снова и снова читает Гриневич приказ. Ничего не понять! Строчки ли прыгают в глазах, или это пламя коптилки колеблется на сквозняке.
Правду говорят, не верь глазам своим… Невероятно… Разоружить батальон… Сдать оружие… отнять винтовки у прославленных в сражениях бойцов Красной Армии… Позор! Предательство! Никогда этого не будет…
С грохотом сдвинув стол, вскакивает Гриневич, проходит мимо Даниара, отшвыривает геркулесов кавказцев и выходит во двор.
Он сразу же очутился среди бурлящей толпы бойцов.
Он командует оглушительно:
— Поднять батальон! Тревога!
Загудел двор, захлопали двери, залязгало оружие.
— Седлать коней!
Рядом в темноте заскрипел голос Даниара:
— Друг! Приказ ведь…
Заполыхали огни. Стало светло.
Сидя уже на коне, Гриневич подъехал к выстроившимся бойцам.
— Получен приказ разоружаться… Подозреваю измену. Выясняю. Приказываю слушать команду командиров. В расположение батальона — никого… Оружия из рук не выпускать. Драться в случае чего до последнего. Понятно?
— Понятно, — хором отозвалась площадь.
— По местам!
Запротестовал Даниар:
— У меня приказ: занимать дома, брать оружие. Не подчинитесь — будем стрелять, воевать.
Гриневич не успел ответить. Через забор ввалились странные белые фигуры.
— Товарищи! Измена! — пронесся вопль. — Оружие отбирают, гады!
— Сухорученко, ты?! — крикнул Гриневич. — В таком виде!
К нему через двор бежали несколько человек в одном белье.
— Мать их!.. — орал Сухорученко. — Сонных взяли… Дьяволы… маузер забрали.
— Не кричи! Что происходит?
— Вторую роту бандюки разоружают… Как крысы подкрались… Черт их…
Действительно, за дувалом слышались голоса, ругань. Наклонившись с седла к Даниару, Гриневич тихо сказал:
— Слушай, Даниар, прикажи своей банде прекратить…
— Э, есть приказ, — ухмыльнулся Даниар.
— Он, он… — снова закричал Сухорученко и кинулся на Даниара с поднятыми кулаками. Полураздетые бойцы подхватили вопль и бросились за командиром.
— Бей подлюгу! Стреляй!
Защелкали затворы винтовок.
— Спокойно! — Гриневич загородил Даниара конем. — Куда? Назад!
В каждой руке Даниар держал по маузеру, блики света прыгали по его ощеренным зубам. За забором раздался нечленораздельный вой. Затрещали под напором ворота.
— Сухорученко, иди ко мне, надень шинель, простудишься, — приказал Гриневич. — Даниар, спрячь оружие. Пока я здесь, тебя не тронут. Эй, там, дайте бесштанным сапоги и шинели.
Белые смешные фигуры потоптались и потонули в темноте. Крики смолкли.
— Ну, ты какой, — облегченно вздохнул Даниар, — ярость тигра, сила бугая, глотка ослиная!
Тогда, четко выговаривая слова, Гриневич выдавил из себя:
— Даниар… прекрати… открою огонь.
В его словах звучала непреклонная решимость, и Даниар понял.
Он взобрался в седло, подъехал к ограде и крикнул в пространство:
— Эй, Гогоберидзе, отставить! Подожди.
Затем вернулся к Гриневичу и, дурашливо раскланявшись, проговорил:
— Повеление исполнено. Что дальше? Приказ выполнять будешь, а?
— Нет, Красная Армия оружия не отдает.
— Э, друг, ты так говоришь. В третьем батальоне уже винтовки отдали. Сидят аскеры теперь как бараны. Хочешь — режь их, хочешь — танцевать заставим.
— Молчи! — заорал выскочивший на крыльцо уже в шинели Сухорученко. — Вот примусь за тебя, морда твоя пожелтеет, гад!
— Чего ты болтаешь? — зло проговорил Даниар, но щеки и бородка его прыгали.
— А ты, пачкун, это видел? — Сухорученко под самый нос Даниару подсунул клинок. — Я тебя тут же в шашлык, на кусочки — и поджарю…
Не притрагиваясь к оружию, Даниар пятился, но черные бегающие глаза его зорко следили за каждым движением Сухорученко.
— Сухорученко, отставить! — скомандовал Гриневич.
Ясно, Даниар тоже предатель. Друг, приятель, добродушнейший кавказец — явная скотина, басмач.
