необъяснимому настроению, связанному с воспоминаниями о тех днях, когда в доме было шумно и весело, пошла по комнатам. Вот квадратная комнатка Флоры. На столике возле кровати иллюстрированные журналы, увеличивающее зеркальце, фарфоровый пингвиненок. В углу на стуле мохнатый, искусно сделанный пудель и рядом с ним кукла. На прибранной постельке журнал 'Огонек'. Приятная улыбка осветила строгое лицо Нины Сергеевны.
Комната Виктора - в два окна вытянутый прямоугольник. Письменный стол, сплошь загруженный магнитофоном, транзистором, пленкой звукозаписи. На стене над широкой тахтой кнопками приколоты вырезанные из журналов фотографии кинозвезд и просто натурщиц в пикантных позах. На журнальном столике - пачка сигарет, зажигалка, пепельница. Нина Сергеевна недружелюбно взглянула на галерею девиц, подумала с сожалением: 'Мальчику двадцать четыре, пора бы обзавестись семьей'. И вышла, осторожно прикрыв дверь.
В комнате Бенджамина был постоянный, однажды заведенный беспорядок, нарушать который младший Раймон никому не позволял. Набор всевозможных ножей, гильзы, патроны, миниатюрные магнитофоны, какие-то инструменты, ключи, предметы, назначения которых Нина Сергеевна просто не знала. На стене карты США, Вьетнама и Ближнего Востока; портреты военного министра Израиля Моше Даяна, вожака сионистских террористов раввина Меира Кохане, главаря американской мафии Меира Лански и еврейского философа-мракобеса XII века раввина Иегуды Галеви.
Нина Сергеевна мысленно сравнивала сыновей: какие они разные. Во всем. Разные с детства, с рождения. Почему так? У одних родителей - и такие разные дети. Ученые объясняют какими-то генами. У Нины Сергеевны на этот счет свои убеждения: судьба. Она верит в судьбу. Оскар добродушно иронизирует над ее фатализмом, но вполне доброжелательно относится к увлечению жены йогами и индийской философией. Достает ей книги: пусть читает, это лучше, чем скучать от безделья.
Обойдя комнаты, Нина Сергеевна снова пошла в свой будуар - небольшую комнату, смежную с просторной спальней, - села в кресло и начала читать книгу Дж. Кришнамурты 'У ног учителя'. Собственно, она читала эту книгу раньше, отмечала места, которые ей казались наиболее мудрыми в этой умной, как она считала, книге индийского автора. С этой книгой ее познакомил сват, член палаты представителей Генри Флеминг - отец ее зятя Дэниеля. Он и приобщил ее к индийской философии. Для Нины Сергеевны эта книга была откровением, в ней она находила созвучие своим мыслям и взглядам на жизнь. И теперь неторопливо пробегала глазами по знакомым страницам.
Да, все это было близко ей и понятно. Оскар находил философию Кришнамурты наивной. Нина Сергеевна пыталась познакомить с этой книгой сыновей. Виктор, прочитав несколько страниц, сказал: 'Неинтересно, скучно' - и вернул книгу. Бенджамин бегло полистал страницы, небрежно бросил вместе с книгой только одно слово: 'Примитив'.
Возле кресла Нины Сергеевны на журнальном столике вместе с газетами и журналами лежали библия и 'Открытие Индии' Джавахарлала Неру. Нина Сергеевна захлопнула книгу 'У ног учителя'. Мысли плыли медленно, спокойно. К спокойствию и уравновешенности она приучила себя силой воли и настойчивой тренировкой, воспитанием характера.
К полудню дождь перестал. Над озером плыли низкие, тяжелые и уже не сплошные тучи; в их разрывах на какие-то минуты выглядывало солнце, бросая на озеро золотистые пятна. Вот так же, как этот дождь, прошла ностальгия Нины Сергеевны. Лишь изредка, и всегда неожиданно, навещают ее думы о прошлом. Иногда они приятны, но чаще приносят нестерпимую боль, рисуют картины какой-то дорогой, несбыточной мечты, чего-то небывалого и до слез желанного. Ей кажется, что не было никогда на свете ни Глеба, ни Святослава, ни жизни в России, это просто грезы, и за то, чтоб они стали реальностью, она готова заплатить всем, что имеет, - благополучием, богатством, - только бы однажды пересечь океан. Оскар говорил ей: 'Поезжай туристом в Россию, одна или вдвоем'. Она отвечала решительно: 'Нет'. Да и к кому она поедет? Кого найдет? Где-то в Москве родные Глеба, их дом у стадиона 'Динамо', на Верхней Масловке. Там ее свекор Трофим Иванович и свекровь Вера Ильинична. Боже, сколько лет прошло - их, наверно, уже нет в живых. Были еще Варя, Игорь. Живы ли? И если живы - что она им скажет? У нее семья, новая семья. Так распорядилась судьба. Здесь, в Америке, она пустила корни, здесь ее дети, внучка, будут внуки.
Но почему задерживается Оскар? И не звонит. Говорила ему: отложи поездку до лучшей погоды или поезжай на машине. Так нет же - только на вертолете. Вертолет - страсть Оскара, и Виктор ее унаследовал от отца. Пожалуй, только это единственное. У них свой собственный вертолет. И самолет свой, маленький, семейный.
Виктор, бедный мальчик. Он сейчас где-то в небе Вьетнама. А может… Нет, она не хочет думать о страшном. Каждый день оттуда приходят гробы. Боже, зачем эта война, во имя чего? Разве мало пролито крови в ту войну? Как она не хотела, чтоб Виктор стал военным летчиком! Оскар ее не поддержал: он мечтает видеть своего первенца генералом.
Рона поднялась, навострила уши, чутко прислушиваясь. Кажется, шум мотора. Да, определенно это Оскар вернулся. Слава богу!
Нина Сергеевна спустилась вниз, в гостиную. Оскар вошел, как всегда, стремительно, молодцевато, быстрым, упругим шагом. А ведь ему скоро семьдесят. Оскар, вечно озабоченный, глубокомысленный и деятельный, вошел в дом с видом человека, пребывающего в состоянии спокойствия и уверенности, привычно, вернее, машинально, как заученный обряд, приложился к щеке жены холодными губами и осведомился с деловитой любезностью:
- Меня никто не спрашивал, дорогая?
- Как будто никто, - ровно, без интонации, ответила Нина Сергеевна, пробуя для себя определить настроение мужа. - Да, звонил Бен. Он что-то насчет нашей газеты говорил. Обещал вечером позвонить, - вспомнила Нина Сергеевна.
- Да, да, газета, знаю. - В негромком, любезном голосе Оскара прозвучало с трудом сдерживаемое раздражение, а в непроницаемых глазах сверкнули и тут же погасли сердитые огоньки. Нина Сергеевна безошибочно догадалась, что муж чем-то расстроен, и связано это, очевидно, с их газетой. Не досаждая прямым вопросом, она сказала с оттенком досады:
- Сегодня страшная статья Колинза о торговле грудными младенцами. Ужас! Куда мы идем, куда смотрит правительство?!
Оскар резко остановился посреди гостиной и круто повернул голову в сторону жены. Сказал громко и сердито:
- Вот именно - ужас! И безответственность. Кита дальше нельзя держать. Он стал невозможным. Я предупреждал его. История с книгой немца Гальвица не пошла впрок. А я имел неприятности. Потом - статьи о наших зверствах во Вьетнаме и, наконец, эта дурацкая заметка о Лебовиче. Кит оскорбляет страну, нацию, оскорбляет нашу Америку - мою и твою. Родину наших детей. - Скрипучий голос его звучал язвительно и беспощадно.
- Но ведь ты же сам против войны во Вьетнаме, - с прежним спокойствием напомнила Нина Сергеевна, и на лице ее. отразились осуждение и обида, а глаза смотрели укоризненно и тепло.
- Да, да, дорогая, я против нашего присутствия во Вьетнаме. Война эта для нас недостойна и, главное, бесперспективна.
Оскар сел в кресло напротив жены, вытянув прямые, как жерди, худые ноги. Он и сам был худ, отчего казался костлявым, точно мумия. Густые жесткие, запорошенные сединой волосы были коротко, ежиком, пострижены. Тонкую верхнюю губу украшала ниточка подкрашенных черных усов. Длинные костлявые пальцы нервически стучали по столу, из чего Нина Сергеевна поняла, что муж чем-то серьезно расстроен и взвинчен. Выдавали взволнованное выражение неподвижного лица и негодующие глаза.
- И притом это несправедливо, - после длительной паузы продолжал Оскар тоном, не допускающим сомнения. - Лебович не совершил ничего ни противозаконного, ни аморального. Напротив, с точки зрения судьбы младенцев - а это самая справедливая точка зрения - он благодетель. Да, да, дорогая, благодетель. Кто остался в проигрыше? Младенцы? Нет. Он дал им будущее, избавил от бедности, он помог сделать из них достойных граждан Америки. Так, может, их матери? Нет! Они получили приличное вознаграждение. Он избавил их от лишних забот. Так кого же обидел Лебович? Тех, кто усыновил младенцев? Еще бы! Они беспредельно счастливы. И за услугу они, естественно, заплатили Лебовичу. Он их не грабил, нет, они добровольно платили, и с благодарностью.
Печать спокойной самоуверенности утвердилась на его худом, аскетическом лице, а в темных,
