- Ну что ж, - снисходительно молвила Лика, - если так немного нужно для вашего счастья, готова услужить… - И достала из сумочки книжонку 'Голубое безумство'. Положила ее перед собой и, прежде чем сделать дарственную надпись, задумалась, прикрыв маленькой ладонью глаза: ей хотелось написать что-то сногсшибательное, архиоригинальное. Но большим умом Лика никогда не отличалась. И она написала:
Климов взял книгу, поблагодарил и, взглянув на обложку, вытаращил глаза:
- Почему 'Голубое безумство', а не фиолетовое или не серо-буро-пластмассовое? - И поняв, что опять сгоряча задел авторское самолюбие, добавил извинительно: - Интригующе, черт возьми! Будем читать.
- Я буду ждать вашего отзыва. Хорошо? Для меня это очень важно. Ваше мнение…
- А как я вам сообщу?
Лика взяла из его рук книжку и на обложке написала свой телефон.
Климов предложил ей чашку кофе, она охотно согласилась.
Вечером того же дня Матвей из своей квартиры звонил Лике:
- Докладывай, крошка Лика, как прошла первая встреча?
Она осыпала его градом вопросов:
- Ты с ним говорил? Что он обо мне сказал? Как он…
- Я его увижу только завтра, - прервал ее Златов. - Ты очаровала его?
- Да, - торжествующе подтвердила Лика. - А он симпатяга.
- Угощал?
- Кофе с коньяком. И без пирожного.
- Холостяки пирожного не держат. Коньяк заменяет. Ну что ж, действуй решительно и в темпе.
- Завтра я ему буду звонить.
- Это зачем? Он просил?
- Нет. Я скажу, что очерк сдала в АПН, принят, пошел на заграницу. А теперь решила написать книгу о нем и уже даже с издательством договорилась.
- Так быстро? Не годится. Денька два повремени.
А утром Климов спрашивал Златова, показывая ему 'Голубое безумство':
- Послушай, Матвей, ты не знаешь такую писательницу или журналистку Лику Травкину?
- А что такое? - Златов никогда не торопился с ответом. - '…Я счастлива, что живу с Вами в одном городе…' - прочел он дарственную надпись. А про себя с иронией подумал: 'Следовало бы добавить: 'И мечтаю жить с Вами под одной крышей'. Женщины умеют скрывать свои мысли, недоговаривать, опускать концы в воду'.
- Да вот подарила вчерашняя, писать обо мне хочет.
- Ну и как она? Молодая, умная?
- По-моему, просто сексуальная особа. Морочила мне два часа голову. Ничего она не напишет. А книжка ее - это какой-то бред. Отрыжка старой декадентщины… Она тут телефон оставила. И неспроста. Послушай, если она позвонит - я уехал в Курск. Вернусь через полгода, через… год, не раньше.
- Как это понимать? - Златов озадаченно склонил набок голову. Он был огорчен и не мог этого скрыть.
- Я ее сразу раскусил.
- Боишься влюбиться?
- В такую? Нет. Можешь быть спокоен: эта не для меня.
Вечером из дому Матвей звонил Лике:
- Как дела, невеста?.. Должен тебя огорчить.
- Что такое, мой мальчик? - Лика насторожилась.
- На Петю поставь крест.
Последовавшая затем долгая пауза свидетельствовала о замешательстве на другом конце провода. Потом маленькая вспышка надежды, и упавший голос Лики уточнил:
- Ты имеешь в виду Петра Васильевича?..
- Ну, конечно, не Петра Первого. - И снова пауза, скорбная, глубокая, точно пропасть. Матвей понял, что Лика не в состоянии задать следующий вопрос, и он попытался ответить на этот и на следующие возможные вопросы: - Думаю, что отчасти причиной твоя книжка. Она его взбесила. Я ведь тебя предупреждал, что он старомоден и во взглядах и во вкусах.
- Я не думала… А впрочем, рано или поздно, все равно пришлось бы ему показать 'Голубое безумство', - оправдывалась Лика.
- Рано или поздно - не одно и то же. Это две большие разницы. Ты показала рано. А нужно было показать поздно. Понимаешь, поздно теперь поднимать шум из-за какой-то книжонки, которой грош цена на одесской толкучке.
- Ты так считаешь или так думает твой шеф? -ощетинилась Лика.
Златов пожалел о сорвавшейся фразе, поспешил успокоить подопечную:
- Он, он, конечно, он.
- Ну так передай своему шефу, что за него я и гроша не дам, даже в старых деньгах и на той же одесской толкучке в самый базарный день! Передай, пожалуйста. - Лика оправилась от первого замешательства, выпустила коготки и ощерила зубы.
- Послушай, крошка, ты же умная женщина, - здраво рассудил Матвей. - Стоит ли огорчаться о потере того, чего не имела?
Вместо ответа послышались короткие гудки: Лика положила трубку.
- Глупо, - вслух произнес Златов и прилег на диван, подложив под голову ладони. Он был один в своей комнате, и никто не мешал ему рассуждать. - Конечно, ее можно понять: сорвалась, можно сказать, золотая рыбка. Ну, а при чем тут я? Я желал им обоим добра. Думал, сойдутся и будут жить, как люди. Мое дело было устроить им встречу. А дальше действуй сама, не могу же я его заставить. Соображать надо. Что, она не знала, кто такой Климов? На него можно влиять, но перевоспитать нельзя. А она сразу - 'Голубое безумство'… - Вспомнив надпись на книге: 'Я счастлива, что живу с Вами в одном городе', Златов громко расхохотался: - А счастье было так возможно, так близко! Эх, крошка… Ты таки действительно 'типичное не то' - чрезмерно очаровательна и чрезмерно глупа. На такую рыбку, как Климов, нужен другой живец.
А жениться Климову необходимо, в этом Златов был убежден. И чем скорей, тем лучше. Жена сделает из этого стихийного бунтаря то, что не всегда удается Златову.
И Златов стал думать о другом 'живце'. Правда, сам Климов даже не подозревал, что Златов озабочен не только тем, где найти хороший блок мрамора для Емельяна Пугачева, но и поисками подходящей во всех отношениях невесты для скульптора.
Саша Климов, единственный сын Петра Васильевича от первого брака, второй год работал на 'Богатыре' и готовился поступать в МГУ на факультет журналистики. Писал стихи, короткие рассказы и печатал их в заводской многотиражке. В других редакциях, куда он раза три-четыре обращался, ему любезно отказывали.
- Значит, как литератор ты еще не созрел, - с улыбкой говорил Петр Васильевич сыну. - Не обрел мастерства. Садись и обретай.
- Но, папа, печатают же и в этих журналах совсем слабые рассказы, стихи и даже целые повести, - огорчался Саша. - Ты же сам говорил. И Алексей Васильевич…
- Да, да. Не отрицаю. Пока ты еще пишешь посредственно, то есть на среднем уровне. А сын Климова обязан писать только хорошо и выше. Понял? Вот потому тебя не печатают, - наставительно объяснял Петр Васильевич.
С сыном он разговаривал всегда полушутя, даже о самых серьезных вещах. Там, где некоторые родители в таких случаях пускаются в глубокомысленные нравоучения, Климов отделывался легкой иронией или мягкой шуткой. Петр Васильевич подозревал, что недоброжелательность к нему части деятелей
