— Не хочу попусту растрачивать душевные силы. Берегу.
— Для кого? Ты ж сказал, что твой поезд ушел.
— Поезд ушел, а вдруг подвернется попутная машина.
— Значит, надеешься? — глаза ее беспомощно и жалко задрожали. — Правильно делаешь: надежду никогда не надо терять. Одиночество — страшное дело. Вот у меня и дочь, и внучка, а я все равно одинока. Душа-то она не стареет, она, может быть, с возрастом еще больше нуждается в ласке, чем в молодости. Молодость — она ветренна. Она ярко светит, но не греет.
На лицо ее в мелких морщинах легла тихая печаль.
Разговор принимал нежелательный для Иванова характер, и он спросил:
— Чем занимается твой зять?
— Зятя нет, — ответила она и скорбно вздохнула. — И не было. А Настенька — случайный плод легкомыслия. Хотя Маша у меня совсем не легкомысленная, серьезная девушка. Но так случилось. — Лариса Матвеевна вздохнула.
— Она не похожа на тебя, вернее не очень похожа, — случайно сорвалась у него язвительная фраза. Но Лариса Матвеевна не обиделась и не смутилась. Напротив, на лице ее заиграла манящая улыбка, сказала весело и таинственно:
— А ты не находишь, что она на тебя похожа? — и заискивающая улыбка блеснула в ее прищуренных глазах. «Ну и ну, это уже непозволительная наглость или откровенная глупость», — подумал Иванов и, посмотрев на нее с удивлением, сказал, нещадно рассмеявшись:
— Насколько я знаю, от поцелуев дети не рождаются.
Лицо Ларисы Матвеевны порозовело, она рассмеялась нервным беспричинным смехом и, подавляя его, сказала:
— Я пошутила. Я имела в виду ее характер, такой же, как у тебя: серьезный и добрый.
«Откуда знать тебе мой характер?» — с холодной отчужденностью подумал Иванов. Разговор и встреча уже тяготили его. Ему было ясно, что привело ее сюда совсем не желание посмотреть его работы, — это был лишь удобный предлог. Она шла с определенным намерением и слабой надеждой, но, поняв, что надежда ее оказалась иллюзорной, сделала последний выстрел: покончила с чаепитием, она подошла к нему вплотную и, будучи не в силах скрыть свое волнение, громко вздохнула и сдавленным деревянным голосом произнесла:
— Спасибо тебе, Алеша, не ругай, что отвлекла тебя от дела, но не могла не увидеть тебя еще раз. После той встречи на выставке, поверишь, я всю ночь глаз не сомкнула. Всю свою жизнь передумала, перечувствовала. Себя корила за свое легкомыслие, молодая была, да глупая. Любила я тебя и все эти годы вспоминала, не могла забыть. И когда Машеньку под сердцем носила, о тебе думала. Может, оттого и похожа она на тебя. Говорят, так бывает. Ты сказал, что от поцелуев дети не рождаются. Только бывают поцелуи, которые оставляют свой след на всю жизнь. И всю жизнь вспоминаешь их в минуты, когда душа плачет, когда находит на тебя такое, чему и названия нет. Я знаю — душа у тебя добрая и сердце нежное. Как представлю твои переживания — места себе не нахожу.
Он слушал терпеливо и покорно ее исповедь, смотрел на редкие складки вокруг ее тонких губ, на ее дрожащие, морщинистые руки, на благородную голубизну изрядно поредевших, а когда-то пышных волос, видел, как меркнут и туманятся ее глаза, и в мыслях его зарождалась какая-то путаница и разноголосица: он хотел понять и поверить в искренность ее слов, но мешали сомнения: а может, свой монолог она заранее продумала. Душа его смягчилась, появилось чувство жалости и прощения, и он с мягкой и вежливой уступчивостью сказал:
— Не надо ворошить прошлое, Лариса. Что было, то сплыло.
— Не говори, Алеша, не сплыло. Хорошее не забывается, — взволнованно перебила она. — Любила я тебя. И люблю. И буду любить всегда. И если тебе понадобится помощь — дай знать, не стесняйся. Я с радостью .. — осеклась она и вдруг порывисто поцеловала его в щеку. А он стоял перед ней, растерянный и смущенный, и не находил слов в ответ на ее признание, и в то же время понимал, что «выстрел» ее прошел мимо.
Глава пятая
ЗВЕЗДА ЛЮБВИ ПРИВЕТНАЯ
Новый, 1992 год Алексей Петрович встречал в семье Дмитрия Михеевича Якубенко. Генерал жил вдвоем с женой в двухкомнатной квартире в большом доме на площади Победы. Из окон была видна Поклонная гора, вокруг которой еще недавно бушевали страсти: быть или не быть там мемориалу в честь победы над гитлеровским нашествием, а если быть, то каким? Якубенко уговаривал Иванова предложить свой проект на конкурс — мол, тебе, фронтовику, и карты в руки, — но Алексей Петрович категорически отказывался, ссылаясь на то что это не его «жанр», что он не монументалист, что тут нужен вучетичевский размах. И высказывал уже не новую, родившуюся еще при жизни Вучетича идею перенести в Москву из берлинского Трептов парка бронзового солдата с ребенком на руке и мечом, разрубившим фашистскую свастику. Страсти улеглись, перестройка отодвинула идею с памятником куда-то на задворки старанием сионистской прессы, юродствующей над нашей победой, над воинской доблестью и славой, над памятью павших и горькой судьбой доживающих свой век в нищете и позоре ветеранов Великой Отечественной.
У Якубенко не было детей. Встречать Новый год, кроме Иванова, они пригласили своего лечащего врача и «друга дома» Тамару Афанасьевну, работающую в военной поликлинике. Это была миловидная вдовушка, муж которой погиб в Афганистане незадолго до вывода советских войск из этой многострадальной исламской страны. Тамаре Афанасьевне шел сорок пятый год, то есть она вплотную приблизилась к той возрастной черте, когда говорят «бабе сорок пять — баба ягодка опять». Тамара Афанасьевна в полной мере соответствовала народному изречению: она принадлежала к категории людей, наделенных оптимизмом от рождения. Чувство радости жизни, умение владеть собой, не поддаваться унынию в самые трагические дни — составляли черту ее характера. Даже смерть любимого человека не смогла сломить ее, и она стоически перенесла эту мучительную трагедию. В дни печали и житейских невзгод она любила повторять строки своей выдающейся землячки Леси Украинки:
Генерал Якубенко не однажды советовал Иванову жениться.
— Это пока у тебя есть силенки и здоровье, ты все хорохоришься, свободой своей холостяцкой наслаждаешься, — увещевал друга Дмитрий Михеевич. — А заболеешь, одряхлеешь, как тогда? Так и будешь околевать в этом своем шалаше? Воды некому будет подать. То-то и оно. В наши годы надо почаще вперед смотреть.
— У тебя и невеста, стало быть, на примете? — иронически шутил Иванов.
— И невеста. Бесподобная будет жена. Врач по профессии. Великолепный специалист-терапевт. Обаятельная женщина. Для нашего подлого времени — ангел, хранитель и утешитель.
— Вот именно утешителей я и опасаюсь, поскольку не нуждаюсь в утешении. А они — утешители, все равно будут утешать, то бишь — не для меня. Как говорят, это мы уже проходили.
И чем сильней противился Иванов, тем настойчивей старался Якубенко надеть на друга семейный хомут. С этой целью и была приглашена встречать Новый год Тамара Афанасьевна. От супруги Дмитрия Михеевича она имела полную информацию об Иванове, как о потенциальном женихе и человеке положительном по всем статьям. На Алексея Петровича, который с некоторой долей иронии и любопытства рассматривал приготовленный ему хомут, Тамара Афанасьевна произвела приятное впечатление. Ниже среднего роста, пепельноволосая блондинка с постоянной доверчивой улыбкой на круглом, мелком здоровом лице, сохранившем естественный румянец, она напоминала общительную воспитательницу детского сада. В светло голубых притягивающих глазах ее сияло мечтательное счастье и готовность быть полезной людям. Маленький рот ее с резко очерченными и слегка накрашенными губами постоянно обнажал мелкие жемчужины зубов. Пушистый пепел волос придавал ей беззаботную легкость и беспечность. И это впечатление усиливал птичий щебечущий голосок, теплый, ласкающий, как дуновение июльского ветра. И все это выглядело естественно, без нарочитости и манерничания. Да и одета она скромно, хотя и элегантно: серый костюм — пиджак и юбка — хорошо вырисовывал ее еще не полную, но склонную к полноте фигуру. Маленькие уши украшали две капельки солнечного янтаря. Такая же капелька нанизывала единственное
