Исаевич допускал, что его подозревают в причастности к ограблению ювелира, но только подозревают: никаких фактов у следствия нет и быть не может.
Стоило только так подумать, как в памяти всплывал Коньков. Где гарантия, что он не проболтается, не заговорит и не выведет следствие на Павлова? Анатоль — орешек твердый, на него можно положиться, но лучше бы этого не случилось.
Ипполит Исаевич наполнил ванну теплой водой, сыпанул в нее хвойного порошка. Он вспоминал весь свой разговор с Добросклонцевым и мысленно похвалил себя за сдержанность и немногословие. Конечно, с Зубровым получилось нехорошо. Зачем было называть это имя? — упрекнул себя с досадой. Досада эта усиливала тревогу.
Ипполит Исаевич разделся и вошел в ванну. Он лег на спину, подложив под голову поролоновую подушку. Расслабил мышцы и смежил веки, стараясь ни о чем не думать. Вообще не думать невозможно: он хоронился от неприятных мыслей. Никак не мог понять причины неожиданно нахлынувшей тревоги. Казалось, нет серьезной опасности. Никто не докажет, что он, Ипполит Пришелец, организовал налет на квартиру Бертулина. А Коньков? С Коньковым они незнакомы. Но… Коньков знает Павлова и еще — Коньков знает, зачем шли к, ювелиру, не за часами же. Павлову надо прекратить всякую связь с Коньковым, исчезнуть. А может, лучше исчезнуть Конькову? Исчезнуть навсегда. А это значит — «мокрое дело». Благословить на такое Пришелец мог только в крайнем случае. До сего времени крайнего случая не было. Да есть ли он и сейчас — Ипполит Исаевич не был уверен. Но отчего же такая тревога на душе?
Он вышел из ванной, не испытав, как обычно, наслаждения и даже не почувствовал облегчения. На мокрое тело надел голубой, отороченный мехом махровый халат и лег на диван. Нужен срочно Анатоль. А он не звонит. И так всегда: когда не нужно, он мозолит глаза, а когда нужен, его днем с огнем не сыщешь. К тревоге добавилось чувство одиночества и неустроенности. В последнее время это чувство все чаще навещало его и в самое неподходящее время. Приходило оно обычно по вечерам, когда он один оставался дома в большой квартире, на вид такой обжитой, благоустроенной. Но в те часы казавшейся ему пустой, ненужной и чужой, словно он в ней временный жилец.
Родители Пришельца умерли уже в послевоенные годы. Единственный брат его Михаил тогда же уехал в Венгрию и сейчас работает там в научно-исследовательском институте. У него семья: жена, двое детей. Иногда Михаил приезжает в Москву по служебным делам, и тогда братья встречаются на квартире Ипполита. Два раза побывал в Венгрии Ипполит Исаевич. Михаилу не нравится, что брат до сих пор не обзавелся семьей, живет бобылем и не имеет определенного занятия. Ипполит отшучивался: еще не встретил в жизни суженую. «Ты слишком разборчив», — говорил Михаил. «Не то слово, не разборчив, а требователен, — отвечал Ипполит. — Жена должна соответствовать высшим критериям. — Каким конкретно, он не уточнял, но тут же добавлял: — И вообще, семья ко многому обязывает, лишает свободы, а я люблю свободу и не желаю никому быть обязанным. „Нет счастья без свободы!“ — сказал какой-то классик, и я с ним вполне согласен».
В этом была доля правды: Пришелец боялся, что семья свяжет его по рукам и ногам. У него было много знакомых, приятелей, но не было друзей. Не испытывал он недостатка и в женском обществе, по его собственному выражению «контингент был обширен и разнообразен», — от студенток-первокурсниц до сорокалетних замужних дам. Но среди этого множества и разнообразия не было той, которая растопила бы его черствую душу, зажгла в сердце тот огонек, если уж не огонь, который люди называют сладостным и нежным словом «любовь». Впрочем, возможно это не совсем так: Ипполит Исаевич считает, что первая любовь все же не прошла мимо него: она озарила его сердце двадцать лет тому назад, нашла молодого, только что получившего диплом инженера путей сообщения. В результате у красавицы Ольги появилась внебрачная дочь Альбина, ее первый — но увы! — не последний ребенок. Родилась Альбина за несколько недель до того, как отец ее сел на скамью подсудимых. Ольга рассудила трезво: такой отец не нужен ее ребенку, как и ей самой не нужен муж-уголовник. Молодая, красивая, обладающая незаурядным умом и прирожденной смекалкой, она поспешила выйти замуж за генерала, который только что отпраздновал свое пятидесятилетие. Генерал удочерил Альбину, а вскоре у них родился сын. Но судьба за что-то мстила молодой женщине: через год после рождения сына инфаркт оборвал жизнь ее мужа.
Молодая вдова, не теряя времени, начала настойчиво и целеустремленно искать нового мужа на этот раз в Академии наук. И, как поется в популярной песне, кто ищет, тот всегда найдет. Новым избранником Ольги Николаевны оказался академик, но не от науки, а от изящных искусств. Одаренный живописец, еще не достигший пенсионного возраста, то есть шестидесяти лет, написав портрет Ольги Николаевны и получив за него золотую медаль лауреата, решит, что с его стороны было бы неразумно уступать такую модель кому бы то ни было. «Будешь навсегда моей», — сказал он натурщице во время сеанса в своей мастерской, и Ольга Николаевна ответила согласием, хотя и без особого восторга: художественный талант академика живописи намного превосходил его мужские достоинства. Тем не менее у Альбины появилась сестренка, а потом еще два брата, не похожих ни на Ольгу Николаевну, ни на академика живописи.
Ипполит Исаевич встретился с Ольгой Николаевной совершенно случайно, на улице. К тому времени он уже отбыл назначенный срок в местах отдаленных, но еще не сумел упрочить свое положение в обществе. Встрече со своей первой любовью обрадовался, возможно, потому, что перед этим видел в журнале цветную репродукцию с ее портрета. Похоже было, что и Ольга Николаевна разделила его радость, предложив посидеть в ресторане, тем более, что муж ее в это время наслаждался искусством римлян в Италии. Из ресторана Ольга Николаевна позвонила к себе на дачу, отдала матери и домработнице необходимые распоряжения, сказала, что ночевать будет в Москве, и пригласила Ипполита Исаевича к себе домой на чашку кофе. Как это ни странно, ни в ресторане, ни на квартире художника, где Пришелец остался ночевать, не было разговора о детях вообще и об Альбине, в частности. Ипполит Исаевич не спросил о дочери, Ольга Николаевна тоже промолчала. Утром они обменялись телефонами, выпили по чашке кофе и расстались сухо и прохладно, будто и не было безумной ночи. Ольга Николаевна уехала к себе на дачу, Ипполит Исаевич — домой. Бумажку, на которой она записала свой телефон, он выбросил в мусорный ящик, дав себе слово больше никогда не встречаться со своей первой любовью. И слово это он держал крепко. Да и Ольга Николаевна с тех пор ни разу не напомнила о себе.
Размышления его прервал телефонный звонок. Ипполит Исаевич поспешил взять трубку. Слава всевышнему — звонил Павлов. Не задавая обычного вопроса «ты где?», Ипполит Исаевич начальнически приказал:
— Жду немедленно.
Павлов появился минут через десять: он звонил из автомата от Пушкинской площади. Как всегда слегка возбужденный от быстрой ходьбы, в легкой куртке и без головного убора, подтянутый, с преданной готовностью во взгляде. На этот раз Пришелец ни в чем не упрекнул парня, сразу прошел в кабинет, сопровождаемый Анатолем, и опустился в кресло. Несколько минут Павлов стоял перед ним молча. Угрюмое молчание шефа и его озабоченно-подавленный вид красноречиво говорили, что случилось неприятное. Пришелец глянул на Павлова и взглядом пригласил садиться.
— Дело принимает серьезный оборот, и если мы не примем срочных решительных мер, может кончиться популярной песней: едем мы, друзья, в дальние края, — угрюмо проговорил Пришелец. — Коньков — шваль, мусор. — Он сделал долгую паузу и стал рассматривать свои руки. Павлов знал эту манеру Пришельца: значит, всерьез встревожен. Не поднимая взгляда, Ипполит Исаевич произнес как приговор: — Он должен исчезнуть… Навсегда. Как — это твое дело.
Он старался не смотреть на Павлова, который без труда догадывался, что от него хотят, и быстро соображал. Никакая самая совершенная электронно-вычислительная машина не могла тягаться с Анатолем в быстроте реакции. Этот природный дар Пришелец выше всего ценил в своем подручном. Он ждал от Павлова решения и знал, что оно не будет поспешным и потому скороспелым.
— Я пошлю его в Одессу подышать морским воздухом, успокоить нервы и вообще, — сказал Павлов, как бы размышляя вслух и ожидая при этом мнения своего хозяина. Но тот молчал. Не желая испытывать его терпение, он продолжал: — Там его встретят ребята. Им я сообщу, что Коньков их предал, засыпался с часами и вообще… Дело повиснет на одесской милиции.
— А ты уверен, что дело повиснет? — спросил Пришелец, сделав ударение на последнем слове. На обычном языке «повиснувшее дело» означало нераскрытое преступление, в данном случае убийство Конькова.
— Каждый дорожит своей шкурой. Для одесских мастеров шкура Конькова дешевле коробки спичек. Они
