— Да не беспокойся ты, папа: я и бдительна, и осторожна, и вооружена. Разве что бронежилета не хватает, — расхвасталась Оля.
В палату вошла санитарка, пригласила на ужин. Силин занимал одноместную крохотную палату, где при двух посетителях уже было тесно.
— Вам, наверно, скучно одному? — спросила Таня. В ее вопросе ему чудился желанный подтекст, он не сразу ответил. Наконец сказал:
— Скука — понятие не однозначное. Ее иногда путают с одиночеством, но это разные понятия. Скука от безделья — это одно, тоска по другу — совсем другое. Вот только жаль, что вы не догадались принести мне книг. — Последней фразой он преднамеренно замял вопрос Тани.
— Я думаю, это дело поправимое, — сказала Таня.
— Я завтра принесу, — поспешила Оля. — Скажи, что тебе принести?
— Прежде всего газеты: «Советскую Россию», «Правду», «Завтра», «Литературную Россию». И еще прихвати роман Петра Проскурина «Отречение».
— А ты разве его не прочитал?
— Только начал.
Таня и Оля возвращались домой вместе в девятом троллейбусе. Оля была возбуждена, она говорила, не закрывая рта, рассказывала, как волновался Амур во время покушения на Силина.
— Может, он выстрелы услышал? — предположила Таня.
— Нет, нет, выстрелов никто в доме не слышал. Он чувствовал.
Открытым доверчивым взглядом она глядела на Таню, и Таня поняла, что эта девочка в ней нуждается.
Всего шесть дней пролежал Силин в больнице: рана его хорошо заживала, сказывался могучий, не расположенный к всевозможным хворям организм. Перевязку решили делать на дому. Раза два Таня после работы в поликлинике, не заходя домой, шла на квартиру Константина Харитоновича, и они вместе с Олей делали эту не столь мудреную процедуру. Во время этих посещений между ними происходили «нейтральные» разговоры, далеко не те, о чем хотелось бы им поговорить наедине. Присутствие Оли стесняло обоих. И однажды Силин сказал:
— Я очень признателен вам Татьяна Васильевна, за хлопоты, но мне как-то неловко утруждать вас, отрывать от дома.
— Моя помощь вас тяготит, вы это хотите сказать? — со своей неизменной дружеской улыбкой сказала Таня, сверкая насмешливо глазами.
— Вовсе нет. Но у меня родилась идея: а не лучше ли мне самому ходить к вам домой на перевязку. Вы простите мою дерзость, но мне кажется, такой вариант будет удобным для нас обоих. Как вы считаете?
Идея Тане пришлась по душе, и Силин в сопровождении Амура в приподнятом настроении шел в конце рабочего дня с улицы Королева на Первую Останкинскую. На квартире Тани в полном одиночестве они наслаждались интимными разговорами. Силин рассказывал много увлекательного из своей судебной практики. Таня слушала его с жадным интересом, ибо речь шла о судьбах людских. Когда пришло время снимать бинты, Силин пришел с бутылкой шампанского и с тортом: надо же было отметить его выздоровление и отблагодарить доктора за внимание и помощь. Был субботний день, и Константин Харитонович, на этот раз без Амура, пришел в полдень. Таня приготовила холодную закуску и пожарила импортные рыбные палочки. Силин, разлив по фужерам шампанское, произнес благодарственное слово по адресу милого, душевного, доброго доктора, который своей нежной теплотой способствовал быстрому заживлению раны. Между прочим он сообщил, что московским сыщикам удалось напасть на след покушавшихся, установить их имена — это были, как и предполагалось, сообщники Полозова по рэкету — матерые рецидивисты. К сожалению, задержать их не удалось, очевидно, «залегли на дно» или перебрались в ближнее, а, может, и дальнее зарубежье. Был объявлен розыск, на успех которого Силин не надеялся, но рассчитывал, что его теперь оставят в покое.
Когда снова были наполнены фужеры, Таня, устремив на Силина теплый душевный взгляд, сказала:
— Дорогой Константин Харитонович, я пью это игристое вино за вашу мечту, за ее осуществление. Я восхищена вашим мужеством, честностью и патриотизмом.
— Спасибо, Татьяна Васильевна. Но мне с трудом верится, что ваше пожелание когда-нибудь сбудется.
— Почему же? Любопытно, что за несбыточная мечта? Или это тайна? Не хотите ее открыть?
Силин в смущении закрыл глаза. Потом поднял на нее как бы виноватый взгляд, решился:
— Открою. Вам открою. Только прошу вас, не судите меня строго. — Он волновался, и это волнение, эти смущенные глаза, и весь облик его совсем не напоминали строгого и сильного судью, облаченного в черную мантию и восседающего на «троне» в зале суда. Дрогнувшим голосом он проговорил, не глядя на Таню: — Моя заветная мечта, милейшая Татьяна Васильевна, на веки вечные связать свою жизнь с вашей.
Она не ожидала такого ответа, хотя в мыслях в последние дни и в бессонные ночи иногда тайком думала об этом. Лицо ее вспыхнуло, густые длинные ресницы смущенно затрепетали. Она растерянно молчала, и ее молчание приводило его в уныние. Наконец она спросила очень дружелюбно и тепло:
— А вы уверены… в выборе? Мы так мало знакомы. Вы уверены, что я могу вам принести счастье, которого вы заслуживаете? Не скрою, вы мне нравитесь, даже больше, — призналась она очень спокойно. Таня ждала такого объяснения, она видела, что он неравнодушен к ней и, пожалуй, по-настоящему влюблен.
— А я вас люблю, как никого в жизни не любил, — глухо, проникновенно прошептал он. — Вы моя единственная мечта и надежда. У нас много общего во взглядах, вкусах…
— Вы хотите сказать «родство душ»?
— Именно это, — с жаром подтвердил Силин.
— Для полного счастья, пожалуй, маловато.
— А что по-вашему, Татьяна Васильевна, нужно для полного счастья?
— Зовите меня просто Таней.
— Хорошо, очень рад. Ну тогда и вы меня без Харитоновича.
— Не сразу, постепенно привыкну.
— Вы не ответили на мой вопрос, — напомнил он, сдерживая волнение. Она это видела и думала: «Боже мой, такой сильный, основательный, на вид даже суровый, он дрожит, как влюбленный юноша».
— Для полного счастья нужно не так уж много: любить и быть любимой, — ответила она, сверкнув горящими глазами, и продолжала: — Все остальное — достаток, тряпки, дачи, машины — они вторичны и без взаимной любви ничего не стоят. Поверьте, я убедилась в этом на собственном опыте.
Силин слушал ее с замиранием сердца и пытался в ее словах найти ответ на волнующий его главный вопрос: а любит ли она его? Спросить напрямую не решался, однако помнил ее слова: «Вы мне нравитесь, даже больше». Что означает это «больше»? Во всяком случае, оно обнадеживало.
Телефонный звонок прервал их такую важную, волнующую беседу. Звонил Василий Иванович.
— Здравствуй, Танюша. Ты дома? А я из автомата, от ВДНХ. На митинге был. Хочу к тебе подойти. Иду. Тебе ничего не надо из продуктов? По пути могу захватить.
Холодильник у Тани был полон.
— Сейчас придет отец. Он с митинга. Расскажет. Он у меня активно политизирован, ни одного патриотического митинга не пропускает, — пояснила Таня. — Думаю, вы найдете с ним общий язык. Правда, он резковат, придерживается крайних взглядов и неисправимый сталинист. Заочно он вас знает: я ему рассказывала. — Таня давно хотела познакомить Силина с отцом и теперь была рада случаю. Она говорила ему и о суде, и о ранении Силина.
— Ничего, поладим, — сказал Силин и подумал, как Василий Иванович посмотрит на их отношения с Таней: обычно родители в этом деле придирчивы и ревнивы.
Таня поставила прибор для отца и водку: шампанским Василий Иванович пренебрегал.
Прошло не больше десяти минут, как появился собственной персоной отставной полковник милиции. Он был слегка возбужден то ли от митинга, то ли от быстрой десятиминутной ходьбы.
— Папа, у меня гость, — предупредила его еще в прихожей Таня, а когда Василий Иванович вошел в гостиную, представила: — Знакомьтесь — Константин Харитонович Силин, мой большой друг, судья и,
