мысль, что не все в ее жизни сложилось благополучно, не все гладки и терпимо, как она раньше считала, повторяя про себя мудрость: 'Могло быть и хуже'. Теперь она понимала, что могло быть и лучше и что человек должен бороться за лучшее, и такие, как Ярослав, борются, а она довольствовалась тем, что есть. Встреча с Ярославом встревожила ее, она ярче стала ощущать прекрасное и сделалась нетерпимой к фальши. Вот и раньше она видела бархатистые пахучие и звенящие клевера, слышала флейтовый свист иволги и напевные трели пеночек, ощущала вечерний аромат березовой листвы, любовалась свежестью алых зорь, с наслаждением окуналась в прохладу озера и затем, выйдя на берег, из белого фаянсового кувшина обливалась обжигающей водой минерального источника. Но сейчас ей казалось, что до сих пор она не умела ценить щедрот родной природы, что пользовалась она ими машинально, привычно и почти равнодушно. Теперь же все вокруг виделось ей новым, необыкновенным, полным романтики и очарования. Она как бы дарила все это Ярославу и смотрела его глазами.
На ландышевых полянах, по-прежнему пестрых от цветов, но уже других - ярких и броских вроде иван-да-марьи, было тепло и безветренно. Алла сняла туфли и шла босиком по мягкой высокой траве. Колокольчиков ландыша уже не было, лишь зеленые глянцевые листья их напоминали о счастливой встрече. Но зато цвела земляника.
А лето набирало силу. Земля вступала в пору полного расцвета, когда все кругом сверкает, дышит блаженством и красотой, когда лист на деревьях зелен и чист, а трава сочна и духмяна, когда все кругом, от голубенькой, неброской, но знающей себе цену незабудки и божьей коровки, поедающей тлю, до терпкого жасмина и молодой четы лосей, купается в солнечных лучах; когда солнце отдыхает всего каких-нибудь пять часов, а остальное время ласкает и нежит землю, когда соловьи заканчивают свои ночные концерты, а из дуплянок вылетают птенцы, когда поздними вечерами уже не поют дрозды и над лощинами курятся ядреные туманы, а по утрам зацелованный неугомонным солнцем хвойный лес дышит мягким, уютно-ласкающим теплом, когда бархатистые синеокие ночи полны томных вздохов и горячих поцелуев, а душный полдень вдруг засинеет у горизонта, чиркнет спичкой, добродушно проворчит, брызнув теплым душем по звенящей пчелами гречихе и затем снова улыбнется молодым и задорным солнцем.
Ох этот июнь - ослепительно-игристая пора благодати и полноты, надежд и свершений!
Валентин Георгиевич пришел домой позже обычного. Алла сидела возле калитки своего деревянного с игрушечным резным крылечком дома под молодыми, готовящимися скоро зацвести липами, держала на коленях толстую книгу Болеслава Пруса. Она думала о себе и о Ярославе. Очень много мыслей, острых и неясных, тревожных и безысходных, нахлынуло на нее.
Солнце еще не зашло. Оно долго и как будто неподвижно висело над дальней темнеющей стеной леса, из-за которой четким силуэтом торчали луковицы старинной церкви. И лес, и колокольня показались театральной декорацией. Лишь вокруг главного креста был еще заметен дрожащий нимб. Это солнце отражалось в золоте.
Погорельцев явился розовый от выпитой у Рожнова многотравной настойки, с завернутым в газету этюдом. Остановился возле жены, отдышался и, кивнув на книгу, сказал:
- Дочитываешь?
- Да, - несколько суховато ответила Алла и снова устремила глаза на далекую колокольню. Погорельцев не заметил ни одухотворенного выражения на лице жены, освещенном предвечерними лучами, ни необычности и глубины взгляда.
- А я весь день с Петром Владимировичем по лесам мотался. Начали с Чура и закончили в доме Рожнова, - сообщил Погорельцев и сел на скамейку подле жены. Не спеша развернул этюд, подал жене. - Нравится? Серегин преподнес и мне и Петру Владимировичу. Ничего? Теперь тот букет можно выбросить: эти не завянут.
Как преобразилась Алла! Она легко поднялась со скамейки, выхватила у мужа этюд и, прислонив картон к калитке, стала рассматривать. Лицо ее засияло.
- Какая прелесть! - шептала она. 'Значит, помнит, любит, думает обо мне', - билась тревожная мысль.
Алла кивнула мужу:
- Спасибо. Ты, наверное, есть хочешь? Благодарность относилась к художнику, а прозаический вопрос - к мужу.
- Нет, у Рожнова перекусили. На ночь, пожалуй, молока попью, - ответил Погорельцев.
Напоминание о молоке неприятно кольнуло Аллу. Она пошла в дом и долго искала, куда повесить дорогой подарок. Сняв аляповатый офорт, который Валентин Георгиевич подарил ей на Восьмое марта, на его место перевесила свой портрет, а над сервантом, чуть повыше вазочки с засохшим букетом, расцвели ландыши.
Погорельцев сидел на диване и с умилением наблюдал женой Сегодня она казалась ему особенно привлекательной, и он подумал было: пусть бы Ярослав нарисовал ее портрет - во весь рост, и вот в этой желтой юбке и белой кофточке. Сумеет ли? Что-то он не видел у него людей - все пейзажи да цветы.
- Петру Владимировичу нравится, - сказал Погорельцев.
- Кто, что? Художник или его картины?
- И то и другое. Представь, позавчера у Серегина на участке березу спилили, а пень присыпали. Что ты думаешь- взял своего Леля - этого лохматого дьявола, и по следу, как сыщик, пришел в поселок и прямо в дом к Булкину. Есть там такой, вроде Пташки словенского. Научил собаку научил след брать. А прошло со времени порубки ни много ни мало шесть часов. Вот тебе пограничник!
- Не знаю что в нем лучше - лесник или художник, но ландыши эти мне нравятся, - сдержанно заметила Алла.
Погорельцев решил похвалиться перед женой, сказал:
- Петр Владимирович себе сосны выбрал. А мне эти цветы больше понравились. Вспомнил, что ты ландыши любишь, - слукавил Погорельцев, надеясь этой невинной ложью заслужить потерянное расположение жены.
- Ты выпросил? - спросила она. - Зачем же? Может, это его любимые.
- Нет он сам предложил, - запутался Погорельцев.
- Тебя не поймешь: то ты выпросил, то он сам предложил.
'Какое это имеет значение: сам предложил или не сам', - подумал он, вовсе не подозревая, что для Аллы это имело большое значение.
- Не люблю, когда лгут, даже по мелочам, без всякой надобности.
- Ну зачем же так, Аллочка, и совсем я не лгу, - он обнял жену и дотронулся рукой до ее щеки. Она поморщилась, как от оскомины, и отстранила его.
- Не нужно, ты не мыл руки, когда пришел. И потом, от тебя водкой несет. Ты же знаешь - я этого не люблю. К тому же ты совсем заврался.
- Да говорю ж тебе: мне понравились цветы - и он подарил то, что гостю понравилось.
'Пусть будет так. Самое подходящее время начать неприятный разговор', - трезво рассудила она. Заговорила глухо, отрывисто:
- Самое ужасное, когда от тебя скрывают то, что касается именно тебя. И не кто другой, а твой муж. - Она запнулась на этом слове, преодолела барьер и добавила: - Который считается самым близким человеком.
Погорельцев слушал, приоткрыв рот. Он был поражен таким резким переходом. Он все еще думал, что речь идет об этой злополучной картинке, он решил покаяться и попросить прощения.
- Ну, хорошо, Аллочка. Я виноват, получилось глупо… Сам не знаю, почему сказал неправду. Все было вот как…
Рассказал, ничего не переиначивая, и конечно же порадовал ее: значит, выбрал сам Ярослав. Но она ничем не выдала своей радости.
- Заодно, может, расскажешь, почему тетя Феня ухаживает за нашим скотом, а Хмелько с сыном косят нам сено? Почему они добровольно батрачат на нас? За какие такие твои милости?
Это было так неожиданно и сказано с таким необычным для Аллы негодованием, что он не сразу нашелся, что ответить. А она продолжала швырять угловато-острые слова:
- Мне стыдно перед людьми, что из-за какой-то машины, будь она трижды проклята, ты готов идти на преступление.
