- Вот вы говорите о законах. - Погорельцев явно избегал взгляда Серегина и делал вид, что он изучает им же выписанную квитанцию на рубку девяти сосен. - А известно ли вам, что бывают исключения из правил? Вы без году неделя на работе и уже показываете свой характер, вместо того чтобы слушать старших и выполнять их указания. В конце концов я отвечаю за лес и за эти сосны, которым грош цена. Не я придумал поговорку: лес рубят - щепки летят. Так вот, эти девять сосен и есть те самые щепки. И никакого тут беззакония я не вижу.
- А я вижу, - громко и сердито сказал Серегин. ('Не горячись, не срывайся, - мысленно наставлял себя Ярослав. - Разговаривай спокойно, уверенно. Это придаст тебе солидность и поднимет в глазах других'. Так учил его отец.)
- В чем? О каком беззаконии вы говорите? - Лесничий спокоен, слишком даже спокоен и хочет, чтобы Серегин заметил его спокойствие и принял к сведению.
- Прежде всего об этих соснах, - отчетливо произнося каждое слово, начал Ярослав. - Зачем спилили именно их, изуродовали поляну, которой все любовались? Люди радовались, отдыхая там. Что, разве нет у нас на дрова сухостоя, бурелома?
- Вот тоже заладил: красоту, красоту. Будто только он один и способен разбираться в красоте. А мы сидим здесь, дураки с дипломами, и ничего не соображаем. Надо же понимать, что и надо мной есть начальство. Как и вообще у всех людей. Так заведено в мире: каждый кому-то подчиняется. Начальство приказывает - подчиненный выполняет. Нам иногда кажется: неправильное распоряжение, незаконное. А начальству с вышки видней. Я не обязан перед тобой отчитываться, но, поскольку человек ты молодой и, вижу, любишь лес, я скажу тебе: мне приказали, звонок был, и я только выполнил распоряжение. - Неподвижное лицо лесничего порозовело.
- Чье? - сорвалось у Ярослава. Он уже не обращал внимания, что Погорельцев снова перешел на 'ты' - оно прозвучало доверительно.
- Какая разница!
- Да ведь этот Кобрин…
- Ну вот, опять, - перебил Погорельцев. - Мне он тоже не очень-то нравится. Но черт с ним. Мне он никто - ни сват, ни брат.
- Значит, он все же чей-то сват и брат?
- Совсем не значит, - с досадой поморщился Погорельцев. Напористость лесника ему надоела. - И вовсе не дрова ему нужны. Сарай он строит. Поросенок, корова и прочая там живность. Надо ж помочь человеку. И я разрешил неделовую, перезревшую древесину. Человек воевал. Неужели он не заслужил…
- Но почему именно эти сосны? - настойчиво перебил Ярослав. - Почему не подумали о красоте? О жителях Словенец, о школьниках, которые ходят на поляну…
- И пусть ходят на здоровье. Поляна как стояла, так и стоит, и никто на нее не покушается. Без сосен она еще лучше. Простору больше. - Погорельцев был склонен пошутить.
'Неужели он настолько туп? - подумал Ярослав о лесничем. - Нет, скорее притворяется'.
- Вы это серьезно?
- Вполне. - Погорельцев невинно пожал круглыми плечами. - И никакого беззакония я тут не нахожу. Переспелые деревья подлежат вырубке. А поляну эту, к вашему сведению, на будущий год мы засадим кедром. Кедром и лиственницей.
'Формально он прав, - подумал Ярослав. - Земля лесхоза не должна пустовать. Судьба поляны решена. Ну, а сосны?' Нет, Ярослав не хотел сдаваться.
- Насколько мне известно, - взяв себя в руки, твердо и спокойно сказал Серегин и поглядел в окно, где хлопья снега ложились на слеги забора, - сосны эти, прежде чем рубить, надо было заклеймить. И делать это не в обход лесника, который несет ответственность за каждое срубленное дерево. Разве это не беззаконие? И Чупров не имел права без моего ведома…
- Правильно. Я сказал Чупрову разыскать вас.
По тону, по выражению глаз Ярослав видел, что лесничий изворачивается, отводит разговор в сторону от 'беззакония'.
- А что касается красоты, то это, дорогой мой Ярослав, как вас по батюшке?
- Андреевич.
- Ярослав Андреевич, это все эмоции. А нам с вами надо делом заниматься. Говорят, вы картинки рисуете. Это хорошо. Я тоже люблю картинки. Наверно, помните: мишки в сосновом бору. Шишкин рисовал. Красиво оно на картинке. А в лесу, в действительности, за такую картинку нас с вами бить бы надо. Бурелом необходимо убирать, чтоб не разводилась в нем всякая зараза. Бурелом - это порох, пожары.
Ярослав понимал, что Погорельцев нарочито уводит разговор от главного, старается не допустить конфликта и все замять. Ну, нет уж!
- Скажите, Валентин Георгиевич, кто хозяин в лесу? - Ярослав охватил Погорельцева цепким и честным взглядом. И добавил, требуя прямого ответа: - На своем участке?
- Ну, лесник, конечно… И лесничий, если вам угодно.
- Так почему же вы срубили эти сосны без ведома лесника? Разве это законно?
Он считал что окончательно припер лесничего к стенке, опрокинул, и теперь ожидал, как будет тот выкручиваться. Очевидно, прикрикнет, стукнет кулаком, мол, не тебе меня учить, как это уже не раз бывало с другими лесниками в присутствии Серегина. Но Погорельцев не повысил, а даже понизил голос - не хотел, чтоб слышали их разговор сидящие в передней комнате за тонкой тесовой перегородкой две женщины:
- Вы, Ярослав… Андреевич, плохо знаете жизнь. Вы только-только начинаете жить, а я уже тут шесть лет лесничим работаю. Нельзя к закону подходить формально. Вы вот приехали сюда на лошади. Да? А вы знаете, кому она принадлежит, чья это лошадь, знаете?
- Афанасия Васильевича, - ответил Ярослав, соображая, к чему клонится этот вопрос.
- Фактически - да. А известно ли вам, что по существующим у нас законам частное лицо не имеет права владеть лошадью?
- Первый раз слышу, - признался Ярослав.
- Вот так-то, - продолжал Погорельцев. - Мы, лесничество, не можем всех лесников обеспечить казенными лошадьми. А лошадь леснику нужна - сам небось убедился. Попробуй походи пешком километры, и каждый день. Молодому и то нелегко, а такому, как Афанасий Васильевич? Куда б он без лошади, да с его больными ногами? Так что ж, из-за этого ему увольняться, бросать дело, которое он душой любит, можно сказать, всю жизнь он лесу отдал?.. А мне лишаться лучшего лесника? Вот и выдал я Афанасию Васильевичу справку, что, мол, конь этот принадлежит лесничеству. Беззаконие это или что? С моей стороны?.. Ну, что ж вы молчите, Ярослав Андреевич, товарищ Серегин?
Ярослав растерялся. Лесничий сразил его наповал.
- Так что ж вы мне посоветуете теперь сделать: отобрать у вас липовую справку и лишить теперь уже не Афанасия Васильевича, а вас, товарищ Серегин, лошади?
Для Ярослава эти слова были внезапным ударом. Он встал, закусил губу, щурясь в голубой проем окна, где кружились несметные стаи белых мотыльков. Погорельцев отлично понимал его. Валентин Георгиевич обладал особым чутьем на людей. Увидел и разгадал он и Серегина. Честность, прямота, бескомпромиссность, излишняя горячность и преувеличенное самолюбие Ярослава не нравились лесничему. 'Больно беспокойный подчиненный. Хлебнешь с ним горя, - думал Погорельцев. - Конечно, от такою лучше бы избавиться сразу, пока он еще не пустил глубоко корни и не напортил мне крови. Но с другой стороны - деловой, стервец. И лес чувствует и любит как художник. А это для нашего брата великое благо. Он под стать своему предшественнику Афанасию Васильевичу. С тем тоже не легко было ладить'.
Сам Погорельцев, суховатый, пожалуй даже черствый, лесное дело знал хорошо, но леса не любил, должностью своей тяготился и мечтал перейти на преподавательскую работу в лесной техникум. Первая стычка с Ярославом - он знал, что рано или поздно она должна произойти, но думал, что это случится позже, - оставила в нем неприятный осадок. История с соснами на Синей поляне действительно была скверной. Погорельцев сознавал свою вину и уже ненавидел Кобрина, а в душе ругал себя за то, что позволил этому пройдохе так провести себя. Не сосен было жалко Валентину Георгиевичу - плевать ему на сосны, - вот только поляну придется теперь засадить, хотя раньше это и не планировалось, мысль такая пришла внезапно во время разговора с Серегиным как оправдание глупого и необдуманного поступка. Было
