спецслужб за Денисом Морозовым, а точнее - за его научными открытиями, имеющими огромное значение для обороны страны. Поступок Савича казался лишенным элементарной логики - его можно было принять лишь как дерзкую браваду. Мол, меня пригласила ваша творческая организация официально, в порядке культурного и научного обмена, и вот я приехал, будьте добры оказывайте мне ваше хваленое русское гостеприимство, нравится вам это или нет. Гость, конечно, не желательный, но… не он первый, не он последний. Слугарев вспомнил имена зарубежных писателей, которых в нашей стране принимали с широким радушием, как желанных гостей, печатали их серенькие опусы, а потом, возвратясь к себе домой, эти самозванные 'друзья', позабыв свои льстивые застольные речи и пренебрегая элементарным приличием, выплескивали в эфир и на страницы реакционных газетенок ушаты грязных помоев махровой антисоветчины. Едва ли Савич будет в этот свой приезд в Москву заниматься своей профессиональной деятельностью: это грозило бы ему не только немедленным выдворением из страны, но и судом, - размышлял Иван Николаевич, выйдя от Бойченкова. Савичем занимается Вадим Тепляков - работник опытный, серьезный. Дмитрий Иванович знал, кому поручить Савича.
Слугарева больше всего беспокоил Пухов. Ведь он буквально преследует Дениса своим навязчивым до неприличия вниманием. В первое время чрезмерная любезность и доброта Юлия Григорьевича, его готовность оказать услугу смущали молодого ученого, он конфузился и не знал как вести себя. Пухов предлагал Денису добротные импортные вещи и всегда по сходной цене, доставал билеты в театры, приглашал на юбилеи столичных знаменитостей, пытаясь ввести его в круг 'высшего общества'. И к досаде Юлия Григорьевича, попытки эти были тщетными: Денис упрямо избегал 'большого света', ссылаясь то на занятость по работе, то на плохое самочувствие. Впрочем, он действительно много работал, а отдых находил в скульптуре. Это было его увлечение - лепить в пластилине фигурки людей и животных, часто забавные, смешные. Лепил он и дружеские шаржи на свои знакомых. Страсть к пластическому искусству у него появилась внезапно, вдруг, когда он учился в университете. Однажды он как бы с сожалением признался отцу, что математика убила в нем скульптора, возможно весьма незаурядного. Пухов приглашал Дениса к себе домой, обильно угощал анекдотами и последними новостями, которые не попадали на страницы печати. Он был с избытком напичкан как международной, так и внутренней информацией, которой доверительно делился с Денисом. Однажды он под большие секретом сообщил Морозову, что ему удалось заполучить от своего заморского коллеги очень ценную научную информацию, поэтому мол, он пользуется особым доверием высоких инстанций. Ему доступно и позволительно то, что не позволительно другим ученым с мировыми именами.
И Денис верил всему, что говорил Пухов. У него не возникало ни малейших сомнений в достоверности или хотя бы точности россказней своего бывшего университетского профессора-эрудита. Однажды Юлий Григорьевич пожелал познакомиться с отцом Дениса.
Нельзя сказать, чтоб желание это обрадовало молодого ученого, только что защитившего докторскую диссертацию, минуя кандидатскую. Но окрыленный таким успехом - шутка ли: доктор в двадцать четыре года - Денис пригласил Пухова к себе домой.
Морозовы занимали теперь двухкомнатную отдельную квартиру в новом двенадцатиэтажном доме. Пухов с начальнической важностью осмотрел обе комнаты, обставленные более чем скромно, и сказал с напускной важностью:
- Мм-да… Скромность не всегда украшает человека.
Морозовы не поняли, что хотел сказать ученый муж, молча переглянулись, и Пухов пояснил, обращаясь к Тихону:
- Положение и талант Дениса дают ему право на лучшие условия. - Он стоял посреди комнаты Дениса, плечистый, с откормленным животом, и на пухлом лице его играла самодовольная улыбка. Юлий Григорьевич знал о большой привязанности сына к отцу и поэтому задался целью покорить сердце 'простого работяги', завоевать его доверие. Он покровительственно похлопывал Тихона Кирилловича по плечу, предлагая свои услуги и, скромно хвастаясь своими связями и влиянием, прозрачно намекал, что для него нет ничего невозможного, что он может все. Разыгрывая роль доброго дядюшки-благодетеля, Пухов не мог до конца перевоплотиться, и повидавший в своей жизни всякого Тихон Морозов за словесной мишурой и милыми улыбками навязчивого благодетеля сумел разглядеть фальшь и корысть.
Пухов бесцеремонно, как хозяин или близкий друг семьи расхаживал по квартире Морозовых, трогал разные безделушки-сувениры, как будто оценивал их, все щупал и взвешивал. Нагловатая бесцеремонность и развязность были в крови Юлия Григорьевича, стали чертой его характера, сам он, возможно, и понимал, что это не лучшая черта, но избавиться от нее не мог и не очень старался. 'Что за дурацкая манера все лапать?' - подумал Тихон, когда Пухов взял со стола красочную первомайскую поздравительную открытку и прочитал ее текст. Особенно покоробило Тихона преднамеренное выпячивание Пуховым своей главной роли в судьбе Дениса. Это звучало очень назойливо: не окажись рядом с Денисом профессора Пухова и не быть бы Денису тем, кем он есть сейчас. Тихон Кириллович знал другое - участие в судьбе Дениса академика Виноградова, и он как бы между прочим спросил Пухова, знаком ли тот с Иваном Матвеевичем.
- Ну как же, я ведь в каком-то отношении его ученик, - отвечал Пухов, и холодный сухой тон не соответствовал его словам: - Большой ученый, уважаемый. Но, как человек, очень сложный, противоречивый, с комплексом нетерпимости.
'Комплекс нетерпимости. Что сие значит?' - мысленно спросил Тихон и решил, что это что-то нехорошее.
Тихон Морозов испытывал к Виноградову не просто чувство признательности и глубокого уважения. Он боготворил его как человека и как ученого. Со слов Дениса он знал, что академик Виноградов - глава русской математической школы, что он решал задачи, которые в течение столетий математики мира не могли решить, что в тридцать восемь лет он стал академиком, что за заслуги перед наукой он награжден двумя золотыми звездами Героя Социалистического Труда и пятью орденами Ленина, что он избран членом двадцати иностранных академий и научных обществ. И вдруг какой-то 'комплекс нетерпимости', да еще из уст человека, который объявляет себя учеником Ивана Матвеевича.
Нет, не понравился Тихону Пухов, не приняло сердце, оттолкнуло. Да и сам Юлий Григорьевич почувствовал отчужденность и даже неприязнь Морозова-старшего. Когда он ушел, Тихон сказал сыну с отцовской прямотой:
- Не нравится мне твой профессор. Чужой он и не настоящий. И тебе он не друг. Корысть у него. Хитрая лиса и, думаю, коварная.
- Что значит 'не настоящий'? - с добродушной улыбкой спросил Денис.
- А то значит, что фальшивый. Все в нем поддельное - и улыбочка, и доброта. Цель у него есть, выгоду какую-то преследует. А ты не замечаешь, потому что доверчив и наивен, как ребенок.
- Да что вы, папа, какая ему от меня выгода, - как всегда мягко, с тихой улыбкой возражал Денис, поправляя очки. - Все люди разные, одинаковых характеров в природе не бывает. Мы с тобой тоже разные. Людей надо принимать такими, какие они есть.
- Правильно - такими, какие есть. Честный человек - одно дело, а жулик - совсем другое. Их не надо в одну кучу валить. - В голосе Тихона слышалась досада и даже легкое раздражение. - Ты слыхал, что он об Иване Матвеевиче сказал: 'комплекс нетерпимости'. Как это понимать? Что это за комплекс?
- Иван Матвеевич недолюбливает Юлия Григорьевича. Понимаешь - разные они, - поморщился Денис, ища оправдания Пухову: - У Пухова есть свои слабости и недостатки. Другой их терпит, не замечает, прощает, что ли. А Иван Матвеевич не терпит и в глаза говорит то, что думает о человеке. И Пухову говорил. Тому, конечно, неприятно. Вот он и придумал 'Комплекс нетерпимости'.
- Вот именно - придумал. Потому что Иван Матвеевич разбирается в людях, насквозь видит и знает, кому какая цена. А ты, сынок, не знаешь. Ты видишь в людях только хорошее, дурного никак не желаешь замечать. А зло - оно коварно, льстиво и ядовито.
Ничего больше не сказал Тихон Кириллович, лишь вздохнул сокрушенно, но что-то застряло в памяти Дениса, заставило насторожиться, подумать и проанализировать смысл, который вкладывал Пухов в слова 'комплекс нетерпимости'. Вообще в последнее время с прирожденным высокомерием и самомнением, желая унизить и оскорбить своих недругов, навешивали на них какой-нибудь 'комплекс'. Комплекс неполноценности, комплекс подозрительности и тому подобное. 'И Юлий Григорьевич тоже', - с сожалением подумал Денис о Пухове.
Потом произошла та 'драма', о которой Слугарев лишь упомянул Бойченкову, но она-то и совершила,
