- Стриги!.. Немедленно и под машинку.
Парикмахер ходил вокруг него в одних трусах, усиленно протирал заспанные глаза и никак не мог сообразить, что от него хотят.
- Ну, чего топчешься? Стриги, тебе говорят! - прикрикнул Незабудка и сверкнул злыми глазами. - Да побыстрей: скоро выступать.
Но озабоченный парикмахер поймал в его словах иной смысл. Теперь уже мурашки забегали по обнаженной спине парикмахера. Не решаясь произнести страшного, всем человечеством презираемого и ненавистного слова 'война', парикмахер, непривычно заикаясь, спросил:
- Э-э-э… а-аа, что… разве случилось?
- Случилось, брат. Такое случилось, что лучше не спрашивай. Потом все узнаешь. А сейчас давай режь, только побыстрей.
Федя, постриженный в пять минут, не совсем, правда, чисто, сунул парикмахеру деньги и убежал. В поле его комбайн в этот день вышел первым.
Всю неделю в совхозе говорили о Федоре Незабудке, о его пропавшей красе, о том, как он до смерти напугал парторга и парикмахера. А Федор не появлялся на усадьбе. Сутками не отходил от штурвала, ни с кем не разговаривал и все бился над одним вопросом: кто совершил над ним такую каверзу?
В конце недели, когда очистились от колосовых совхозные поля, на Центральной усадьбе появилась серая 'Волга' секретаря обкома Егорова.
Захар Семенович решил провести это воскресенье с сыном и Надеждой Павловной, уехал из обкома в обед, сказав помощнику, что отправляется на рыбалку. Вернуться обещал в понедельник к вечеру - не мог по пути не заглянуть в некоторые совхозы и колхозы. О его поездке никто не был предупрежден, поэтому появился он в совхозе внезапно. Сначала заехал в контору. Там по случаю короткого субботнего дня уже никого не было. Надежды Павловны и Тимоши он также не застал дома, поэтому решил заглянуть к Булыге.
Бревенчатый дом директора, небольшой, в три комнаты, стоит в центре квадрата, обнесенного с трех сторон плотным дощатым забором. Четвертая сторона - зеленый берег реки с деревянной лесенкой к самой воде. Егоров был в этом доме всего один раз: хозяйка ему не понравилась. Но в конце концов он шел не к директорше, а к директору и шел по делу.
Полина Прокофьевна возилась в огороде, четырехлетний сынишка Булыги сидел на крыльце и разбирал игрушечную пожарную машину. Лестница уже была снята. Увидев высокое начальство, Полина Прокофьевна засуетилась:
- Романа Петровича дома нет, но я сейчас вам его поищу. Вы, пожалуйста, подождите немножко. Я сию минуту. Угощайтесь яблоками - белый налив уже поспел.
- Спасибо, буду хозяйничать до вашего прихода, - просто отозвался Захар Семенович, мельком взглянул на яблоню, густо увешанную янтарно-прозрачными, спелыми яблоками. Он сел на крыльцо, с веселым любопытством наблюдая за мальчуганом. Но тот решил в присутствии постороннего человека не продолжать свое дело и смело спросил незнакомого дядю:
- А ты на чем приехал?
- На машине, - как взрослому ответил Егоров.
- На 'Победе'? - решил уточнить мальчуган.
- На 'Волге'.
- Э-э, 'Волга' плохая, 'Победа' лучше, - небрежно бросил мальчик.
- Не спорю, тебе лучше знать… Тебя как звать?
- Толя… А ты сказку привез?
- Сказку? Какую?
- Интересную. Я люблю слушать интересные. Рассказывай.
- Откуда у тебя такой начальнический тон? Ты в кого, Толя, пошел, в отца или в мать?
Но мальчуган решил игнорировать этот вопрос, как не имеющий для него в данный момент никакого значения. Он настаивал:
- Давай рассказывай!
- Хорошо. Слушай. 'У лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том. И днем и ночью кот ученый все ходит по цепи кругом'.
- А он кусачий? - перебивает Толя.
- Кто? Кот? - Егоров не успевает ответить.
- Его потрогать можно?
- Можно.
Толя знает давно эту сказку и готов ее слушать много раз. Она рисует в его воображении множество интересных картин и всякий раз рождает уйму неясных вопросов.
- А баба-яга вредная, она детей ворует. Ее надо убить. Когда я вырасту большой, папка мне купит ружье и пистолет и я убью бабу-ягу, и колдуна, и волка, - с увлечением излагает свои мечты малыш. - И тогда царевна уйдет из темницы… Рассказывай дальше, - просит Толя.
- 'Там царь Кащей над златом чахнет, там русский дух, там Русью пахнет'.
Тут Егоров делает паузу, ожидая вопроса про Кащея. Но мальчика, оказывается, интересует совсем другое.
- Где там? - спрашивает Толя.
- В книгах Пушкина.
- А в книге про Андрюшу?
Егоров не знает, о какой книге идет речь, отвечает наугад:
- В той Русью не пахнет.
Толя уже не требует продолжения, он задумался. Но дети не способны погружаться в долгие думы, у них все делается в один миг.
- Ты в классики умеешь играть? - уже спрашивает он симпатичного дядю. Егоров малышу определенно нравится.
- В классики? Нет, братец, не могу.
- Почему?
- Да ведь я не композитор, не писатель и не художник, - отвечает серьезно Захар Семенович, хотя отлично помнит, что есть такая детская игра классики.
- А Генка тоже не художник. А в классики лучше всех играет.
- Сколько ж ему лет? - ненужно интересуется Егоров.
- Не знаю… Ему, наверно… Он уже большой, больше меня. Вот какой. - Толя поднимает вверх руку, чтобы показать, какой большой Генка.
- Должно быть, он парень хват, - решает Егоров.
- А ты песни умеешь петь? - спрашивает Толя.
- Да не совсем… Так, иногда пою при случае…
- Тогда спой, - просит Толя.
- А тебе какую?
- Нашу, партизанскую.
- Ее, братец, надо хором петь.
- Ну и что ж, спой хором.
- Да как же я спою, когда хора нет?
- У тебя нет хора? - искренне удивляется мальчик. - А у папки есть. Он как выпьет водки, так хором и поет нашу, партизанскую.
- Вот в чем секрет. А я водку не пью, - говорит Егоров.
- И я тоже не пью, - признается мальчик. - Горькая она.
- И правильно делаешь. Она не только горькая, она еще и ядовитая: можно отравиться и умереть.
