В мастерской 'молодого', как его называли, несмотря на 34-летний возраст, художника-новатора все уже были в сборе. Мастерская размещалась в полуподвале большого нового дома на Ломоносовском проспекте, состояла из трех небольших комнат с низкими потолками и длинного коридора с какими-то отсеками и закоулками. В комнатах стояли низкие старые диваны, приобретенные за бесценок в комиссионном магазине, и в одной - длинный, тоже ветхий стол, накрытый холодными закусками, бутылками коньяка и шампанского. На стенах были развешены рисунки и акварели, похожие на те, которые Вера видела в журнале 'Польша' и которые ей не нравились. В комнате висел дым густым неподвижным облаком.
Радик Грош представил сначала Веру, а потом Романа, из чего Вера заключила, что бывший моряк, как и она, здесь впервые и знаком лишь со своим другом. Живописец был худой, с пышной черной шевелюрой и тонкой ниточкой усов, которая как-то очень резко и четко подчеркивала яркий и сочный алый цвет его губ, постоянно держащих трубку. Одет он был в пеструю рубашку 'навыпуск' и узенькие шорты. Впрочем, на вид это был довольно скромный и сдержанный малый. Его товарищ, широкоплечий круглолицый шатен в кирпичного цвета пиджаке и светлых брюках, обращал на себя внимание не столько туалетом и представительной внешностью, сколько манерой держать себя. В его характере, в жесте, движениях чувствовалась мертвая хватка человека, который слишком высоко себя ценит, прочно и уверенно стоит на земле. Это был Макс.
Из всех четырех мужчин, как заметила Вера, только Роман чувствовал себя здесь не совсем уверенно, неловко. И одет он был слишком просто - белая тенниска, из-под которой виднелась флотская тельняшка, широкий поясной ремень с медной сверкающей пряжкой и эти чудовищно широкие, подметающие пол флотские брюки. Какой контраст!
Кроме Веры и Эллы, тут были еще две девушки: одна нечто вроде хозяйки, приветливая, немногословная, с постоянной деланной улыбкой, тощая, в черном без рукавов декольтированном платье, плоскогрудая и длинношеяя. Звали ее Ава.
Другая, назвавшая себя Ликой, - Радик называл ее Анжеликой, - по мнению Веры, была интереснее и хозяйки и Эллочки. Она чем-то напоминала Вере Зинаиду Волконскую. Миниатюрная, изящная, с влюбленными блестящими глазами и маленьким чувственным ртом, она сразу же атаковала Романа, начала показывать ему картины, что-то объяснять.
Веру посадили за стол рядом с Максом. Он ухаживал за ней, он умел ухаживать, выделялся среди других своими изящными манерами. Пугали ее лишь бутылки коньяка и шампанского, но она твердо решила не пить.
Первый тост провозгласил Макс.
- Дети мои! - театрально сказал он, привстав над столом монументом, с глиняным бокалом в руке. - Мальчики и девочки! Прежде всего, наполните ваши сосуды этой божественной влагой. Сегодня у нас необычный повод поднять бокалы. Судьба всегда в итоге своем справедлива. История в конце концов все ставит на свое место. Все и всех. Вот жил на белом свете такой художник по имени Илья. Талантливый художник, талантливый необыкновенно и удивительно скромный. Он понимал, видел и чувствовал то, что еще не поняли и не увидели другие. Он в своих рисунках открыл новый, совершенно непохожий на привычный мир. Но нищие духом современники-соотечественники не поняли и не признали его. Они предпочли учение глумлению. Они требовали цветных фотографий. Но Илья, как настоящий художник, не променял свой талант, не стал творить на потребу толпы. Он создавал шедевры. То, что вы видите сейчас, все, что украшает это мало сказать скромное, убогое жилище, - все это не имеет цены. Это творение великого духа!
Красивым жестом Макс указал на стены, с которых на Веру глядели какие-то уродливые лица, фигуры, изображенные черной тушью на белой бумаге. У Макса квадратное лицо, крепкий бычий лоб и массивные челюсти гангстера. Взгляд, движения, жесты уверенны, напористы и быстры. Глядя на него, Вера вспомнила слова Эллы: 'Он настоящий мужчина'. А Макс продолжал:
- За это можно уплатить миллион. Можно отдать что угодно. Это вообще не имеет цены, И я счастлив, друзья мои, счастлив и рад за моего друга, часть шедевров которого вчера из этого подвала ушла в мировую сокровищницу искусства, в вечность, в бессмертие. За тебя, Ильюша, за твой гений, твое здоровье!
Потом поднялся Радик:
- Сегодня среди нас присутствует сын известного дипломата, мой школьный товарищ Роман Архипов. Он, если можно так выразиться, представитель не искусства, а науки. Да, я не оговорился. Роман - талантливый изобретатель. Еще в школе, в кружке 'Юный техник', он изобретал разные замысловатые штуковины, которые под силу только опытному, квалифицированному инженеру, профессионалу, так сказать. На флоте рядовой матрос Архипов изобрел очень ценное усовершенствование на подводной лодке, за что награжден крупной денежной премией и золотыми часами. Он имеет патент на свое изобретение. Я предлагаю выпить за его здоровье и пожелать ему в этом году поступить в Бауманский институт. А мы поможем. Анжеликин папа - доктор технических наук, он тебе поможет, Роман. За здоровье Романа, друзья!
Вера изучающе посмотрела на Радика. У него синий подбородок, блестящие гладкие волосы, черные с сизым отливом, тонкое, рафинированное лицо, жесты спокойные, расчетливые. Сам он подтянут, изысканно аккуратен. Типичный денди. А в общем все они, видно, славные ребята. Роман застенчив и грубоват, вернее, простоват. Но он, наверно, добрый.
И опять были тосты, пили много, мало закусывали. Вера пить не могла. Макс настаивал:
- Ну один бокал. Вы нас всех обижаете.
Захмелевшая Элла кричала через стол:
- Брось, Верка, кривляться. Тут твои друзья. Как будто ты никогда не пила!
Неистовствовал магнитофон. Казалось, ленте, исторгающей какие-то визгливые звуки, которые трудно было назвать музыкой, не будет конца. Певцы были безголосые, нахальные, претенциозные, под стать джазу. Какой-то надтреснутый, дребезжащий голос мужчины исполнял гимн частной торговки времен нэпа, предлагающей покупателям свои бублики. Лика шумно восторгалась:
- Бесподобно!.. Нет, это гениально!..
- Такую запись вы не купите ни за какие деньги, - пояснял гостям довольный хозяин. - На два этюда выменял.
Вера не находила ни в музыке, ни в голосе певца ничего не только 'бесподобного', но даже сносного. К тому же выяснилось, что поет совсем не мужчина, а женщина, модная певица какого-то заокеанского кабаре, Роман хитро посмеивался:
- Ну и ну. А я думал, что это мужчина.
А магнитофон надрывался.
Макс спросил Веру:
- Вам не нравится?
Она не стала лгать, ответила откровенно:
- Я не хочу жить, 'как во сне', мне хочется думать о завтрашнем дне.
- Святая наивность! - воскликнул Радик на ее слова и пропел: - 'Что день грядущий мне готовит?..' Я не знаю. И вы не знаете. И никто не знает. И не надо. Ничего не надо: ни философий, ни агитаций, ни лозунгов. Надоело!.. Устарело!.. Осточертело…
Его неожиданную вспышку, так удивившую Веру, погасила Лика, капризно сморщив носик:
- Да погоди же ты, Радик, не мешай слушать…
Кто-то, должно быть эмигрант из трактирного джаза, на окостеневшем русском языке исполнял
