Борис снисходительно улыбнулся и замял этот разговор. Он поднялся, подошел к пианино, потрогал ноты.
– Людмила Васильевна, может, вы нам сыграете?
– Правда, сыграй. Люсенька! – поддержала Лидия Константиновна. Люся наотрез отказалась.
– В карты могу сыграть с вами. Хотите? – предложила она.
– В преферанс? – уточнил Борис.
– Нет, в дурака. – И ее озорной насмешливый взгляд прощупывал то одного, то другого гостя.
– Перспектива остаться в дураках меня не прельщает, – ответил Борис с улыбочкой.
– Вам не везет в карты? – спросила Лидия Константиновна.
– Да, представьте себе…- голос и взгляд Бориса многозначительны. Владимир поднялся и сказал:
– Нам, пожалуй, пора и честь знать. Пошли, Боря?
– Куда ты спешишь? – забеспокоился Борис. – Вечно ему не сидится!
– Ну что ж, тогда оставайся. – И Владимир стал прощаться.
– Не уходите, Володя, – попросила Люся. – Посидите еще немножко и вместе уйдете…
– Вместе? – с деланным удивлением переспросил Владимир. – Вы не знаете нашего Борю!
И Юлину ничего не оставалось, как уйти вместе с Владимиром. На улице, перед тем как проститься, он сказал:
– Мы, кажется, помешали друг другу?
– Не нахожу, – коротко ответил Машков. Ему хотелось побыстрей отвязаться от Бориса.
Но у Юлина, видимо, были свои планы, и он предложил зайти в кафе. Машков отрицательно покачал головой.
– На тебя хандра нашла, это нехорошо, старик! – Борис похлопал Владимира по плечу, но тот отстранился.
– Будь здоров, Боря, я спать пойду.
Машков долго бродил по улицам вечерней Москвы. Все думал Люсе, злился на Бориса: «Черт его принес не вовремя! И что Люся хотела сказать своими словами: «Я не могу вам всего объяснить»?
Странные у него были отношения с Люсей. Он любил и боготворил ее и в то же время наверняка не знал, как она к нему относится. Люся и не отталкивала его от себя, и не позволяла перейти тот рубеж за которым начинается любовь Она говорила: «Будем просто «друзьями». Впрочем, и дружба у них не дружба, а так… игра в кошки и мышки, как сказал однажды Павел. Как все влюбленные в его годы, он считал Люсю самой красивой и самой умной девушкой на целом свете. Иногда он сердился и досадовал, но стоило ей взглянуть на него тем обжигающим лучистым взглядом, каким она дважды посмотрела сегодня, и он делался сам не свой. Вот ведь чертовщина!
Накануне отъезда в деревню Владимир зашел в мастерскую Пчелкина. На звонок долго не открывали, и он уже решил уходить, начал даже спускаться по лестнице, как его окликнули. На пороге мастерской стоял плотный, круглый, затянутый в рыжую суконную пижаму Николай Николаевич.
– Вот он, беглец! Наконец то! Где ты пропадал? Почему не показываешься? – воскликнул Пчелкин, пропуская впереди себя Владимира. В маленькой уютной гостиной у зеленого столика сидел бескровный, крутолобый бородач неопределенного возраста. Машков узнал Винокурова, но вида не подал. Пчелкин представил его.
– Мой ученик, талантливый молодой художник Владимир Иванович Машков. А это Семен Семенович Винокуров. Рекомендации, как говорится, излишни.
Семен Семенович важно поднялся и, протянув руку, спросил снисходительно:
– Мы, кажется, встречались на худсовете… Кстати, как ваша картина? Дорабатываете?
– Нет, – ответил Владимир, разглядывая критика. В его фигуре, облике было что-то неуловимое неопределенное. Трудно было сказать, толст он или тощ, стар или молод, даже рост его был какой-то непостоянный. В кресле показался Владимиру маленьким, а когда встал, оказался почти высоким, будто поднялся на постамент.
А Пчелкин между тем говорил Владимиру:
– Звонил я тебе, а вчера с Пашей Окуневым заходили домой и не застали. Где же ты все таки пропадал?
– В Москве, – натянуто улыбнулся Владимир. Присутствие Винокурова стесняло его.
– Говорят, ты написал неплохую картину на тему любви и женитьбы? – С хитрецой допрашивал Пчелкин.
– Дым без огня не бывает.
– И, говорят, ее какой-то чудак провалил на худсовете?
– К сожалению, верно и это.
– А чудак, очевидно, я,- ухмыльнулся Винокуров. Пчелкин залился смехом и сказал укоряюще:
– Не ожидал я от вас, Семен Семенович, право, не ожидал. Как же так, своих бьете? Володя – мой ученик и друг, а вы его завалили, ха-ха-ха.
И непонятно было Владимиру, в шутку он говорит или всерьез. Но Семен Семенович, видимо, понял все как надо.
– С вашей картиной произошло какое-то недоразумение, – заговорил он совсем другим, вкрадчивым голосом – Дело в том, что ее никто не забраковал. Картина всем понравилась, но есть досадные мелочишки, которые нужно исправить. От этого картина только выиграет. Сколько мне помнится, вы согласились с моими пожеланиями.
– Напротив, – удивился Владимир. – Дело ваше, – недовольно буркнул Винокуров и нервно заходил по комнате. Потом обратился к Пчелкину. – Я у вас могу на несколько дней забрать эти рисунки? – он показал на бумаги, разбросанные по столу.
– С возвратом. – Пчелкин подошел к столу и стал собирать рисунки. – Семен Семенович книжку обо мне пишет, – скромно пояснил он Машкову.
– Творчество Николая Николаевича заслуживает самого серьезного исследования, – уточнил критик, садясь в кресло. Теперь, в кресле, он опять показался маленьким и
