— Если ты главный по информационной безопасности, хоть и не ясно, что это такое — сказал я, — то не воюй с журналистами и сотрудниками пресс-службы. Тоже нашел диверсантов. Мы с президентом уже много лет, тысячу раз проверены. Возьмись лучше за «Советскую Россию» или газету «Завтра». Или за своими следи. У одного из охранников — фингал в пол лица, упал, говорит, вчера ночью на лестнице. Как завтра президента будет встречать?..
— Еще слово, составлю на тебя рапорт Коржакову…
Казалось, какая-то злая энергия пожирает его изнутри. Расправившись со списками, Иван Иваныч то летел сломя голову в аэропорт, где придирчиво оглядывал, ощупывал на прочность любимые им металлические ограждения, то спешил обратно в администрацию — наводить ужас на пресс-секретаря главы областной администрации — уступчивого провинциального Владимира Зиновьевича, что напишет рапорт и на него, если будет хоть одна промашка по ходу прохождения кортежа. Зиновьич глотал валидол, мечтая о том часе, когда эта напасть закончится. Мучился бессонницей. Не спал по ночам и Иван Иваныч — вычерчивал все новые и новые схемы работы журналистов. Наутро выходил из номера бледный, но такой же решительный, подозрительный, готовый пресечь любую измену… Мы-то с Мишей уже догадались, что это ложная энергия. Так на окрестных ягодных болотах отошедшие газы — пузыри земли часто пугают сборщиков клюквы. Громко, но не опасно. Вздрагивают только новички — такие, как Зиновьич. Мы его успокоили, объяснив: тут работа для опытного психиатра, кивай, как болванчик, и молчи…
Когда приземлился президентский лайнер и Иван Иваныч поспешил доложить Коржакову обстановку, тот едва взглянул на своего «ближайшего помощника», оборвал и с удивлением спросил, почему это на летном поле так мало прессы. Пара объективов, кучка диктофонов. Зачем, мол, приезжать за неделю до визита, если работа сорвана? Разве так встречают президента? Офицер впервые на моей памяти покраснел, сбивчиво объяснил, что виноваты сами журналисты, произошла накладка, и растворился в толпе встречающих…
Мы со Смоленским должны были встречать Ельцина на местном деревообрабатывающем комбинате. К приезду высокого гостя посредине одного из цехов рабочие возвели из смолистых досок такой же высокий деревянный помост. Готовились и в загородном музее деревянного зодчества под открытым небом — подмели тропинки, испекли нарядные хлебы, несмотря на холод загодя выставили у ворот музея шеренгу нарумяненных девушек в сарафанах и кокошниках. Тут же полоскался на ветру, сушил свежую краску транспарант: «Добро пожаловать, Борис Николаевич!» (Мы с Мишей, когда увидели, переглянулись — хорошо бы другой повесить: «Добро пожаловать, Иван Иванович!») И вот час встречи наступил. Кортеж подъехал к первой точке комбинату. Рабочие замерли в ожидании приветственной речи. Ельцин подошел к микрофону:
— Дорогие астраханцы! — начал он.
По цеху пронесся встревоженный гул. Ельцин поднял руку в успокаивающем жесте. Достал из кармана отпечатанный текст, начал читать. В конце вновь добавил несколько слов от себя:
— Дорогие астраханцы! Черная икра — национальное богатство, золото. Смелее торгуйте на иностранных рынках. Очень большой спрос за границей. Вырученные средства пойдут на социальную сферу, на развитие области…
Сзади к президенту уже подбиралась расстроенная дочка. (Заканчивалась предвыборная кампания. Будущая советница Ельцина не пропускала ни одной поездки.) Татьяна Борисовна дернула президента за рукав и, по словам очевидцев, в сердцах прошептала:
— Папа! Какая икра? Мы же в Архангельске!
— А я что сказал? — удивился Ельцин, отшатнувшись от микрофона. Что-то не так, дочка? — И как ни в чем не бывало, через минуту: Архангелогородцы! Ваш суровый северный край… и т. д.
Это был первый публичный случай, когда память изменила президенту. Неумолимо подступала немощь. Впрочем, года за три до Архангельска, в Японии, президент забыл, какое место в жизни восточного соседа занимает фигура императора.
— Такая передовая держава, — воскликнул Ельцин на пресс-конференции, — самые современные технологии, а живете по старинке. Ну не архаично ли в век компьютеров и скоростей поклоняться императору?..
У японского переводчика от сказанного запотели очки. Он не стал переводить, решив, что легче сделать себе харакири…
Сегодня провалы памяти следуют один за другим.
То на палубе атомного крейсера Ельцин потребовал, чтобы пресс-секретарь немедленно явился на борт.
— Куда этот Ястржембский запропастился? — спросил он у стоявшего рядом… Ястржембского и строго посмотрел ему в глаза.
То весной этого года вдруг поинтересовался у Нельсона Манделы, прибывшего с визитом в Москву:
— Как там у вас с Югославией? Мы внимательно следим за ситуацией…
Президент ЮАР хотел было сказать, что у него по горло собственных зулусов и банту плюс ещё двадцать партий и племен, которые изо дня в день вспарывают друг другу животы. Какое ему дело до каких-то косоваров на противоположном конце Земли? Но лишь жалко улыбнулся. Дело в том, что Ельцин незадолго до этого принимал у себя генсека ООН, речь шла о ситуации на Балканах. Президент, видимо, решил, что Мандела — телесное продолжение Кофи Аннана, и снова вернулся к животрепещущей теме…
Потеря памяти — дело серьезное, грустно все это в конце концов. Врачи из президентского окружения утверждают, что Ельцин — вовсе не Брежнев сегодня. В смысле здоровья. Гораздо хуже. Одни упоминают болезнь Альцгеймера, другие — Паркинсона, третьи — и ту и другую вместе. А ещё шунтированное сердце, «печень сзади бежит на веревочке», как выразился некий юморист. Поясница, бедная заложница прыгуна с моста, беспокоит. Всего не перечесть. Но все же главное — угасающее сознание, этот пугающий сквозь толщу пространства — бессмысленный взгляд.
Между тем даже очень больные люди окончательно не теряют память до самого скорбного дня. Помните? Ильич поднялся со смертного одра, бросил насиженные Горки и в последний раз помчался на автомобиле в Кремль — по версиям историков, искать украденное Кобой «письмо съезду», свое партийное завещание…
Но это предположения. В случае же с действующим президентом можно смело утверждать, что личное завещание он замыслил воплотить в жизнь задолго до оглашения. Тут не помешает ни Паркинсон, ни Альцгеймер — никто (вся передовая медицина страны служит одному человека). Допустить, чтобы такое богатство уплыло из рук! «Два золотых портсигара отечественных, причитал обворованный герой Этуша в картине «Иван Васильевич меняет профессию», — два пиджака замшевых, иконы, зарубежный магнитофон. Заработанные нелегким трудом…» Отдать все это в руки примака, который захапает власть? Лишиться всех резиденций — Горок, Завидово, Шуйских Чуп? Попрощаться с конюшней о сорока стойлах?..
С конюшней этой целая история. В многочисленных командировках прошлых лет Ельцин часто получал подарки. В том числе — породистых лошадей. Я лично наблюдал, как в Нальчике (на местном стадионе шло чествование президента скачки, джигитовка) ему вывели бесценного кабардинского скакуна. На Западе, если такие презенты и случаются (большая редкость), животное приписывают к какой-нибудь профессиональной конюшне, опытный жокей работает с ним, объезжает, воспитывает. Затем — скачки, во время которых объявляют, что в заезде принимает участие лошадь, подаренная руководителю государства. У нас смекнули на свой лад: к чему пустые хлопоты, чужой вид спорта, а вдруг придет, скотина, последней, опозорит президента, потом не оберешься. Решили: построим собственную конюшню. С всадниками нет проблем: Татьяна обожает лошадок, будет чем заняться дочке после тяжелых кремлевских будней. Внуки растут. Борька вернется из ихнего Винчестера, обученный конному делу, подружек станет катать… Так тому и быть, решила семья.
В Горки из управления делами президента потянулись грузовики с досками и кирпичом, шифером и кровельным железом. Все по государственной, ничтожной, цене. Стройка быстро превратилась в ударную. Знакомые ребята из охраны рассказывали, что Татьяна Борисовна часто наведывалась понаблюдать за ходом работ. Была строга с рабочими, придирчиво указывала на недоделки. Куда пропала её начальная
