Убогое, надо сказать, зрелище. И зловещее. Обиталище старых дев. Не верится, что глава государства жил в такой обстановке. Дело не в скромности, а в пошлости. Смешение всевозможных стилей — видно, натаскали шкафы и кровати откуда придется. Партийный псевдоскромный стиль, нарочитое пренебрежение благополучием. (Вот, оказывается, где зарождался тлетворный дух будущих советских коммуналок! Сталинские высотки, хрущевские пятиэтажки, ленинские коммуналки. Вот, он, родоначальник! — осенило меня. Известные по живописным полотнам чехлы на диванах. Рассчитывали три жизни на них просидеть? На зеркале пустые флакончики из-под духов — интересно, какие запахи предпочитала Надежда Константиновна? Дешевые безделушки. Тоска.
Личная библиотека Владимира Ильича — сотни томов с его пометками. Уникальные фолианты. Неудивительно, что Восьмеркин, имея доступ к такому богатству, быстро, будучи ещё молодым, стал доктором исторических наук и автором нескольких книг об окружении основателя государства.
А вот и кухня. Соль в солонке томится в шкафу с незапамятных времен. Давешний штопор. Посуда, как и мебель, — разномастная. Обычные тарелки и дорогие — с клеймом отеля «Метрополь». Личная чашка вождя. До переезда в Кремль Ленин жил в гостинице. Посуду, видимо, чтобы не покупать новую, решили прихватить с собой. Спальня. Аккуратно застеленное ложе вершителя судеб — скромная студенческая коечка. Несколько смен белья. Все готово ко второму пришествию…
Жутковато, незримые образы эпохи вырождения витают в пыльном воздухе квартиры, зато это — настоящее, не подделка. Может, потому и тянет сюда? Здесь наши вожди варганили войну и мир, отсюда, через Спасские ворота, выехало наружу и покатилось Красное Колесо. Убиенные юнкера 17-го года, расстрелянная во дворе Кремля и тут же сожженная в железной бочке слепая Фанни Каплан… Не стоит продолжать. В 92-м году, правда, казалось, что все пойдет по-новому…
Но новое — не значит лучшее. Никогда раньше по Кремлю не таскали пьяных мужиков, а теперь вовсю носят. Одного руководителя подразделения охрана ежедневно на руках, бережно, как раненого, спускает на лифте в автомобиль.
Начальник Восьмеркина — Шеф, директор музея-квартиры, пожилой благообразный человек, кривится, когда видит новые порядки Кремля. Он хорошо помнит сталинские времена. Один из закрытых циркуляров запрещал чиновникам передвигаться по территории Кремля быстрее пяти километров в час. За нарушение могли открыть огонь. Другой документ гласил: если по коридору идет сам Генсек, любой охранник — будь то офицер или рядовой имеет право «очистить» дорогу перед вождем. Как очистить? Невзирая на занимаемый пост (вплоть до членов Политбюро!), заталкивать нежданных встречных в первый попавшийся кабинет или прижимать лицом к стенке, пока Коба не пройдет мимо. Чем не лагерь? Все, господа, зарождалось в этих стенах. Альма-матерь!
Много позже, уже в брежневские времена, вспоминает Шеф, начались послабления. В коридорах, наконец, появились привлекательные женщины (Сталин, заботясь о моральном облике чиновников, тайно повелел красавиц — и вообще длинноногих — на работу не брать! И отдавать предпочтение дамам в строгих блузках — «а ля Наденька Крупская»). Водочка появилась. Не в таких масштабах, как сейчас, конечно. Но все же.
Однажды один из секретарей приемной Леонида Ильича, от которого недавно ушла жена, решил с горя выпить на рабочем месте. Генсек редко беспокоил подчиненных. К тому же суббота, Леонид Ильич собирался в Завидово. Подавальщица принесла в корзинке, покрытой белоснежной скатеркой, бутылку водки и бутерброды. Незаметно для себя секретарь уговорил пол-литра, и когда жизнь, как в анекдоте, начала налаживаться, он решил полчасика вздремнуть. Но прошли полчаса, а потом и час, и два, и три. Он спал. Наконец Брежнев собрался в дорогу, снял трубку прямой связи. Тишина. Долго, недоумевая, вслушивался он в гудки, а секретарю, видно, приснился плохой сон, назойливый звонок обозлил его. Забыв, кто он, где находится, бывалый офицер снял во сне эту проклятую трубку и рявкнул:
— Пошел ты на х…!
Леонид Ильич несказанно удивился. Расстроился. Что бы это могло значить? Может, ослышался? Затем набрал номер верного Суслова.
— Миша, меня тут на х… послали. Кто? Не знаю. Трубка сказала. Ты разберись, пожалуйста. Как же так? За что?
Брежнев был человеком незлобивым. Когда ему доложили результаты расследования, усмехнулся, махнул рукой. Махнул в сторону юго-запада столицы. Туда, в одно из подмосковных хозяйств управления делами, и отправили секретаря-дебошира — ухаживать за свиньями…
Последняя страница истории музея-квартиры Ленина печальна. Это одна из маленьких кремлевских трагедий. Ельцин, наш белый орел, долго кружил над музеем, думая, как бы его без шума прикрыть. Ничего не надумал. И тут, как по заказу, подоспел давно лелеемый ремонт Первого корпуса. Не ремонт тотальная перестройка на сумму более полумиллиарда долларов. Утлый музей потонул в водовороте строительных фантазий нового хозяина Кремля. (А ведь ни у кого из предыдущих руководителей не поднялась на него рука!) Восьмеркину и Шефу было приказано в сжатые сроки собрать ленинские манатки, а заодно и свои собственные, и отправляться в Горки. Расстроенные до слез музейные работники (а заодно с ними и вся пресс-служба) начали упаковывать обитые железом ящики.
В Первом корпусе тем временем выкорчевывали и выбрасывали на улицу дорогой дубовый паркет, отвинчивали на память старинные дверные ручки. По всему двору валялись массивные кабели от секретной кремлевской телефонии. В одно прекрасное утро обнаружилось, что какие-то местные «копперфильды» накануне ночью сперли сто метров (!) бесценного (с внушительными вкраплениями драгметаллов) медного кабеля. И незаметно вывезли с территории Кремля. Каким образом — до сих пор остается загадкой. Словом, жизнь кипела.
И никто в разрушительной эйфории не обратил внимания, как от одного из подъездов Первого корпуса отъехал обычный крытый грузовик, навсегда увозя с собой воспоминание о «кремлевском мечтателе». На месте его бывшей квартиры теперь планировался просмотровый зал для Ельцина.
Вскоре мы узнали, что Сереже предложили место в пресс-службе Главного управления охраны — того самого органа, который по приказу президента и изгонял музей. Жизнь продолжалась, и молодой ученый не долго думая согласился.
— Жалко уходить из Кремля, я вырос здесь, — грустно говорил мне Восьмеркин пару месяцев спустя. — Мы сделали все, что могли. А у меня планы, работа в архиве. Семья, сам понимаешь… К тому же Борис Николаевич, — добавил он потише, — не первый, кто предал Ильича…
И зловещим шепотом Сергей рассказал мне страшную тайну о том, как во время войны, желая помочь Красной Армии, родственники Ленина отдали государству на переплавку не собственные драгоценности (часть из них, кстати, хранилась в музее-квартире), а золотую медаль Володи Ульянова, полученную им в симбирской гимназии…1
АВТОРИТЕТ
А из нашего окна площадь Красная видна,
А из нашего окошка — только спецтюрьмы немножко…
Многие в скорбной толпе, пришедшей морозным январским днем 1924 года в Дом союзов проводить в последний путь вождя мирового пролетариата, обратили внимание на высокого статного мужчину в военном френче, который стоял рядом с гробом и держал за руку мальчишку лет семи, аккуратно причесанного, в нарядном тулупчике. Оба плакали. Еще бросалось в глаза то, что они совсем не походили друг на друга:
