— Должно быть.
…Мирно и безмятежно текли часы, дни, месяцы и годы на благодатном хуторе Якима. Коморы его начинялися всяким добром, волы и коровы его и всякая другая худоба множилася и тучнела, чумаки его каждое божие лето возвращалися с дороги с великою лихвою, пчелы его по трижды в одно лето роилися, так что одного меду продавал он ежегодно рублей сот на пять, если не больше, не говоря уже про воск. Садовой овощи, правда, он не продавал, а то и тут бы не одну лупнул сотнягу. «Пускай, — говорит, — добрые люди поживу т, спасыби скажут». Словом, к Якиму на хутор со всех сторон добро лилося, как будто сама фортуна коловратная на его хуторе поселилася — в лице Лукии и Марка. И то правду сказать, что Лукия была хозяйка невсыпущая и распорядительная. «И бог его знает, где это она всему так научилася, — бывало, глядя на ее дела, говорит старая Марта. — Вот тебе и московка. Поди ты с нею! Благодать божия, да и только. Верно, разумного отца дытына». Старикам оставалося только смотреть на нее и молиться богу. Они таки и не забывали бога. Марта ежегодно ходила в Киев на поклонение святым угодникам печерским. А Яким хотя и не ходил, зато дома в продолжение года молебствовал: то крыныцю в саду посвятит, то пасику посвятит, то так пригласит отца Нила помолебствовать о здравии и долгоденствии. А сам все себе сидит в пасике, рои снимает да псалтырь читает.
Так-то счастливо проходили дни, месяцы и годы на хуторе. А Марку между тем кончался седьмой годочек. И что же это за дитя вырастало! Прекрасное, тихое, послушное, несмотря на то, что все его чуть на руках не носили. Особенно Лукия. Бывало, в воскресенье, когда старики уедут в село до церкви, оденет его в жупанок, в красные сапожки и сывую крымских смушек шапочку, поставит его перед собою и любуется на него, как на малеваного. А между тем она ему и виду никогда не показала, что она ему мать. Для чего это она делала, бог ее знает. Может быть, она боялася старых, а может быть, и так.
Старики часто поговаривали, что пора Марка в школу отдать, но все дожидали, пока ему исполнится семь лет.
И вот ему исполнилось семь лет. Это случилося как раз на зеленых святках, в воскресенье. Из церкви прямо на хутор привезли отца Нила, и отца диякона, и весь причет церковный. После молебствия и водоосвящения в саду вернулися во облачении в хату. А окропивши святою водою оселю, сины и коморы, вернулися снова в хату. Тогда отец Нил взял Марка за руку и, поставив его на 'колени перед святыми образами, а сам, раскрыв псалтырь и перекрестяся трижды, прочитал псалом «Боже, в помощь мою вонми». По прочтению псалма, сложив с себя ризы, сел за стол и спросил у Якима букварь. Марта достала из скрыни букварь (он у нее хранился, потому что она его принесла из Киева) и подала Якиму, а Яким уже отцу Нилу.
— Приступи ко мне, чадо мое, — сказал он Марку.
Марко подошел.
— Говори за мною!
И Марко робко повторял: «Аз, буки, веди» и т. д.
По прочтении азбуки отец Нил закрыл букварь и сказал:
— Корень учения горек, плоды же его сладки суть. Сегодня пока довольно, а на будущее время и вящше потрудимся. А теперь пока, отдавши богово богови, отдаймо и кесарево кесареви.
Яким, как сам тоже человек грамотный, тотчас смекнул, к чему говорит отец Нил из писания. Моргнул Марте и Лукии, а сам побежал в комору, сказавши:
— 3-за позволения вашего, прошу, батюшка, садовитесь за стол.
Через минуту стол был уставлен яствами и напоями, разными квасами фруктовыми и наливками, а кроме всего этого, Яким посередине стола поставил хитро сделанный стеклянный бочонок с выстоялкою. Отец Нил, прочитавши «Отче наш» и «Ядят убозии и насытятся», поблагословил ястие и питие сие и сел за стол. Его примеру, перекрестясь, последовали и другие (окроме Марты и Лукии).
И молча начали воздавать кесарево кесареви.
После обеда отец Нил и весь причет церковный вышли в сад и сели на траве под старою грушею около крыныци, и отец Нил отверз уста свои, в притчах глаголя. И чего он тут не глаголал? И о Симеоне Столпнике, и о Марии Египетской, и о страшном суде. И только было начал «О толсте сердце их», а тут явилася Лукия с ковром, а Марта с стеклянным бочонком, только уже налитым не выстоялкою, а сливянкою. Отец Нил, увидя их, воскликнул:
— Хвалите, отроци, господа! И господыню, — прибавил он, ласкаво улыбаяся Марте.
Лукия между тем разостлала ковер, а Марта поставила на него барыльце с сливянкою и, поклонившись, просила:
— Батюшка, благословить.
Батюшка, возвыся глас свой и осеняя барыло крестным знамением, возгласил:
— Изыди из тебе душе нечистый и вселися в тебе сила Христова и яви чудеса мирови.
В это время старый Яким подошел к ним, держа в руках на малеваной тарелке свежие большие яблоки.
Отец Нил, увидя яблоки, сказал:
— Благ муж, щедряя и дая. Только скажите вы мне, бога ради, Якиме, каким образом вы их сохранили?
— А вот как покушаете, то тогда и скажу, — говорил Яким, ставя яблоки на ковер.
— Хорошо, и покушаемо. Да где наш новый школяр? Пускай бы он нас хоть слывянкою попотчевал, — говорил отец Нил, протягивая руку к яблоку.
В минуту Лукия привела в сад и Марка.
— А ну-ка, новый школяру, — говорил Яким, смеяся, — попотчуй батюшку слывянкою, а воны тебе когда-нибудь березовою кашею попотчуют.
— Корень учения горек, — весьма кстати проговорил отец Нил.
Лукия взяла бочонок, а Марко рюмку, и стали потчевать гостей. Когда поднес Марко рюмку отцу диякону, то тот, принимая рюмку, проговорил:
— Не упивайтеся вином, в нем же есть блуд.
— Та блуд-таки, блуд, — скороговоркою сказала Марта, — а вы, отче Елисею, выпыйте еще одну рюмочку нашои слывя- ночки.
Что отец Елисей и сполнил.
Сидели они под грушею до самого вечера и слушали отца Нила. А отец Нил договорился до того, что начал выговаривать вместо «пророк Давид» «пророк Демид». А потом все духовенство запело хором «О всепетую мати», потом «Богом избранную мати, деву отроковицу», а потом «О горе мне, грешнику сущу». Тут уже и Яким не утерпел, подтянул-таки тихонько басом.
— Эх, если бы тимпан и органы или хоч гусли доброглас- ны! — воскликнул отец Нил. — О, тут бы мы воскликнули господеви. А что, не послать ли нам за гуслами?
— Послать! Послать! — закричали все в один голос.
— А послать так и послать, — говорил Яким. — Лукие, скажи Сидорови, нехай коней запрягає, я сам поеду. А тым часом, отче Ниле, прошу до господы. И вы, отець Елисей, и вы, — сказал он, обращаясь к причетникам. — На дворе и темно, и холодно.
И компания отправилась в хату, а что там было в хате, бог его знает. Знаю только, что Яким за гуслами не поехал.
Клечальное воскресенье продлилося до вторника. Во вторник, уже поснидавши, гости поехали домой, а Яким и Марта, провожая их, весь час жалкувалы, что они не осталися еще на г о д ы н о ч к у, т. е. на два дни.
В следующее воскресенье рано поутру одели Марка в самый лучший его жупан, засунули ему граматку за пазуху, посадили его на повозку и повезли в село, якобы до церкви. Обманули бедного Марка: они повезли его в школу.
Лукия хотя и не плакала при расставаньи с сыном, но ей все-таки жаль было расставаться с ним.
Грустно, неохотно расставалася Лукия с своим сыном, с своею единою утехой, но она не останавливала, не отговаривала, как это делала старая Марта. Марта сквозь слезы выговаривала Якиму:
— Ну скажи, ну скажи ты мне, где ты видел, чтоб из школы добро вышло? Так, выйдет какой-нибудь пьянычка, а может, еще и вор, боже оборонві; от только дытыну испортят.
