просто ужасно. Я уже забыл, каково это — ужинать в ресторане с отцом в присутствии третьего человека, но у меня оставались смутные и приятные воспоминания о том, как весело было с ним на днях рождения в пиццериях и на миниатюрных площадках для гольфа. Наверное, я нервничал бы еще больше (уж это я могу), но мы с отцом столько раз бывали в том ресторане, что я знал: там, в старомодном красноватом полумраке, нам будет комфортно. Незнакомое окружение может совершенно сбить с толку.
Мы с Флокс опоздали на две минуты и со вздохом окунулись в прохладу и запах чеснока. Я заметил отца, уже сидевшего — спиной к дверям, лицом к туалетам и автомату, продававшему сигареты, — за столиком, который мы привыкли считать своим. Первым делом я заметил, что его тяжелое лицо розовее обычного, даже почти красное, и вспомнил, как недавно он говорил, что надумал навести порядок в одичавшем садике на заднем дворе моей бабушки. На отце был роскошный бежевый летний костюм и оранжево-розовый галстук. Я знал, что Флокс найдет его очень привлекательным. Я даже цокнул языком, таким большим и красивым он выглядел.
Отец встал при появлении Флокс и пожал ей руку, его глаза заблестели еще ярче, когда он произнес ее цветочное имя. Я видел, что оно позабавило его, как в свое время позабавило меня. Он сделал комплимент ее платью (тому белому с голубыми цветами, в котором она была в наш первый вечер), улыбнулся приятной отеческой улыбкой и сказал что-то сразу ее рассмешившее. Разумеется, вся эта любезность ровным счетом ничего не значила. Он был очень вежливым человеком. Я не надеялся узнать, что он думает о ней на самом деле, до завтрашнего дня. Мы взяли в руки меню и поверх его золоченого обреза посетовали на жаркую погоду. Мои глаза слепо скользили по незнакомым названиям разнообразных паст. Я никогда не умел одновременно читать меню и вести светскую беседу. Постепенно мне удалось подтолкнуть Флокс и отца к разговору о библиотеке и улучить тридцать секунд, чтобы выбрать равиоли с колбасой. Отец заказал то же самое.
Он повернулся к Флокс и состроил мрачно-серьезное лицо:
— Арт ведет себя с тобой порядочно?
— М-м, да. Он сама порядочность.
Отец приподнял брови, улыбнулся и вдруг густо покраснел.
— Вот как, — сказал он.
Мы сделали заказ, и официант мастерски налил немного красного вина в наши бокалы. Отец что-то рассказывал, нам принесли блюда, и он продолжил свой рассказ. Пока мы ели овощной суп и салаты, он заставил меня пережить сильное волнение, поведав Флокс о незабываемом воскресенье, проведенном на «Форбс-Филд» с моей матерью и со мной, тогда еще совсем крохой. Эта была очень старая, очень славная история, от которой я всегда покрывался мурашками. Флокс не отрывала от него взгляда. Она задавала короткие и тактичные вопросы о моей матери, только по существу. Какого цвета были ее волосы? Похож ли я на нее? Чем она увлекалась? Не правда ли, она просто обожала своего драгоценного мальчика? После каждого вопроса отец бросал на меня недоуменный взгляд, а я начинал пристально разглядывать содержимое своей тарелки. «Какой же ты идиот, — думал я. — Неужели ты не знал, что так все и будет!»
— Она была очень красивой женщиной, — ответил отец. — Тип Дженифер Джонс. Полагаю, вы не знаете, кто это такая?
— Дженифер Джонс? — вскричала Флокс. — Разумеется, я знаю, кто она! «Портрет Дженни» — мой самый любимый фильм! — И она вскинула голову, изображая оскорбленную.
— В самом деле? Примите мои извинения, — произнес отец, поджав губы. Он приподнял бровь, делая вид, что ее познания внушили ему уважение. А может, ее любовь к Дженифер Джонс действительно произвела на него впечатление.
— Я вижу ее черты в Арте, — сообщила она, повернувшись ко мне, чтобы провести пальцем по моей левой брови. — У него брови Дженифер Джонс.
— А у вас брови и нос молодой Джоан Кроуфорд, — игриво и немного насмешливо заметил отец. — Как, скажем, в «Гранд-отеле».
— Этот фильм идет девятым по счету в списке моих самых любимых картин, — заявила Флокс.
— Она всему присуждает рейтинг, — пояснил я. — И у нее все стоит на определенном месте.
— Это я вижу, — отозвался отец, и по тону его нельзя было понять, считает ли он ее прелестной или самой легкомысленной женщиной из всех, что попадались на его жизненном пути. Затем он снова обжег меня коротким пристальным взглядом.
За основным блюдом он толковал о расселении евреев за пределы Палестины и радиоуглеродном датировании (тут Флокс могла бы с легкостью дать ему фору) и вкратце изложил историю банковского дела в Швейцарии. После канноли (вафельных трубочек с начинкой) были кофе и жутко смущавшее меня семейное предание о моей первой встрече с океаном, когда я был еще маленьким. Кажется, я принял его за огромный разлив фруктового сока. Отец был на высоте. Мы смеялись не переставая. Этот обед был негативом встречи отца с Клер. Флокс то и дело радостно пощипывала мое бедро под столом.
Наконец она поднялась с извинениями, скромно потупив глазки, словно предлагала нам не стесняться и обсуждать ее, пока она отлучится. У меня имелись сильные сомнения насчет впечатлений отца; я слишком хорошо его знал, чтобы ожидать — при самом лучшем раскладе — каких-либо комментариев, пока он за ночь не вынесет обдуманного вердикта с высот своего олимпийского величия. Однако румянец Флокс, ее невнятные извинения, ее опущенные веки выражали несокрушимую уверенность, что ничего дурного о ней сказано не будет. И я решил рискнуть.
— Правда, она прелесть?
— М-м… — Отец уставился на меня, его густые брови сошлись к розовой переносице, на скулах заиграли желваки.
Я отшатнулся еще до того, как он заговорил.
— Что с тобой? Я не понимаю тебя! — Он повысил голос и заговорил быстро, но не громко.
Я понял, что его расстроила не Флокс. Мой отец был обижен, обижен до глубины души, иначе этот разговор состоялся бы лишь на следующий день.
— Прости, папа.
— Неужели ты не помнишь свою мать? Тебе было почти тринадцать лет, когда она умерла. — Он сердито вытер пальцы салфеткой и отбросил ее в сторону.
— Конечно, я помню ее, пап. Конечно, помню. Пап, я прошу тебя, давай не будем говорить об этом сейчас! Если ты хочешь снова заставить меня плакать — пожалуйста. Но мне бы не хотелось… Только не перед Флокс.
— Ты что, ничего не рассказывал ей о своей матери? Она ведь явно спрашивала, потому что практически завалила меня вопросами. — Мне оставалось лишь надеяться, что он не воспринял это как личное оскорбление. — Что ты ей говорил, когда она задавала тебе те же вопросы?
— Я… — Мой подбородок задрожал. Я разглядывал сквозь воду в моем стакане мигающие красные огни ресторана. — Не знаю. Я говорил ей… Мне не хотелось… об этом ей говорить. Она понимала. А… мы с тобой никогда… об этом не разговариваем, так ведь? Поэтому зачем… Завтра, пап, пожалуйста…
Мне казалось, что я пытался не пустить на поверхность липкие бледные тени, жившие где-то в черных водах моего нутра, и что если он задаст мне хотя бы еще один грустный вопрос тем же обиженным тоном, то для меня все будет кончено. Я изо всех своих сил сосредоточился на капельках влаги, образовавшихся на блестящих боках моего стакана. Потом услышал шаги за спиной — кто-то ступал позади меня по толстому ковру. Отец издал странный звук, будто кашлянул. Я задержал дыхание и обернулся, надеясь обрести Флокс и ее поддержку, но вместо этого уперся взглядом в толстый живот.
— Арт! — воскликнул дядюшка Ленни Стерн. — Джо! Арт и Джо, отец и сын, мужской разговор, да? Хи-хи! Мужской разговор!
— Дядя Ленни! — воскликнул я, не забыв, как ни странно, пожать его руку, которая, по обыкновению, была потной. Мне не пришло в голову, что он еще может ожидать от меня поцелуя в колючую щеку. Все-таки он не был мне настоящим дядюшкой. — Неужели мне это снится?
Он снова засмеялся. Я же в ту минуту был почти серьезен. Мне показалось, что я сплю и вижу кошмар с превращениями, в котором моя белоголубая цветастая Флокс трансформируется в хихикающего яйцеобразного коротышку гангстера. Слова, которые говорил мне отец, тоже часто звучали в моих снах. Но потом позади Ленни я заметил фрагмент туловища Элейн Стерн (кажется, это было плечо), а еще дальше — кусочек Флокс, чьи брови поползли вверх, а рот приоткрылся при виде необъятной дамы, губы которой засасывали меня, как и сопровождающие ее ядовитые испарения духов «Вайт шоулдерс». Поцелуи тетушки Элейн всегда травмировали лицо, за это я раньше называл ее Прищепкой.
— Вообще-то, у нас не совсем «мужской» разговор, — произнес мой отец. — Арт, представь свою спутницу.
Когда он указал на Флокс, чете Стерн пришлось развернуться вокруг своей оси.
— Дядюшка Ленни Стерн, тетушка Элейн, это мисс Флокс Ломбарди. Флокс.
— О, разве она не прелесть! — воскликнула тетушка Элейн и чуть не размозжила мне позвонки, слегка сжав пальцы на моей шее. — А как вам нравится этот красивый молодой человек, а? Чем не принц? — И она встряхнула мою голову, словно помпон.
— На самом деле они мне не родные, — уточнил я.
— А мне они очень нравятся, — ответила Флокс и протянула мягкую хорошенькую ручку одному из самых печально известных заправил питтсбургской мафии. Мы освободили для них место за своим столиком, который представлял собой не самое приятное зрелище: разгромлен, весь в пятнах от соуса, повсюду валяются смятые салфетки. Принесли еще два меню и кофе. Я нагнулся к Флокс и прошептал, что какое-то время нам еще придется составлять компанию Стернам.
— Это ничего, — ответила она. — Они веселые.
— Не может быть, — усомнился я и откинулся на спинку своего стула, чтобы понаблюдать за дядюшкой Ленни — я давно его не видел.
Он втянул моего отца в разговор о взаимных фондах и стал размахивать руками. Его кожу покрывал флоридский загар. С возрастом он стал все меньше времени проводить в родном городе, вынуждая ФБР прослушивать все больше междугородних звонков в Уэст-Палм-Бич. Я понимал, что не единственный в ресторане наблюдаю за дядюшкой Ленни. Обернувшись, я увидел за дальним столиком двоих темноволосых мужчин, возможно братьев. Они мне кивнули, а я автоматически отыскал глазами выпуклости на их пиджаках. Это был рудиментарный рефлекс. В следующий момент я вспомнил вторую свою давнюю фантазию: я подскакиваю к сидящему за столом дядюшке Ленни и пытаюсь его задушить. Нет, я не хотел его убивать на самом деле. Обычная блажь десятилетнего мальчика — поглазеть на небольшую перестрелку.
Элейн вывалила на Флокс кучу вопросов о ее родне и огласила впечатляющий список питтсбургских итальянцев, с которыми была «вот в таких» (она показала два сомкнутых пальца) отношениях. Выяснилось, что бабушка Флокс по материнской линии приходилась тетей особе, чьему дому и ломберному столику Элейн в пятидесятые годы часто оказывала честь своим присутствием. При этом открытии мои чувства, отключенные в критический момент неожиданным появлением новых лиц и пребывавшие в тревожном оцепенении, внезапно напомнили о себе непроизвольным подрагиванием, тянущей болью и покалыванием, как замерзшие пальцы ног под струей теплой воды. Чувства эти были смешанными. Мне показалось странно приятным, что помимо новых роковых нитей, связывавших меня и Флокс, существуют старые нелепые семейные связи. Я чувствовал восторг влюбленного, который потрясен, но не удивляется вмешательству причудливых орудий судьбы.
Однако эта самая связь утверждала тот факт, что теперь Флокс бесповоротно принята в лоно моей семьи. Она познакомилась не только с моим отцом, чего, кстати сказать, я не хотел, но и с дядюшкой Ленни. Теперь ей осталось только обернуться и увидеть их, двух уродов с пистолетами, льва и единорога, поддерживающих щит на гербе моей семьи.[45] Я вцепился в край стола. Все люди, которых я любил, с которыми проводил время, вместо того чтобы помочь мне выбраться из мира, где я родился, еще прочнее привязывали меня к нему. Флокс, кузина ныне покойной жены какого-то мафиози, поглощала ужин, оплаченный вашингтонской семьей. Могущественный толстяк, который дружески похлопывал по руке моего отца и поедал ее глазами через стол, был, хоть и косвенно, боссом Кливленда, грозившего вступить в контакт с отцом. Чем больше я об этом думал, тем острее чувствовал, как тяжелая пища убийственно медленно соскальзывает в мой желудок, будто кусок льда. Есть люди, которые на стресс реагируют мигренями. Я же все переживания воспринимал желудком.
— Ах да, Марджори, боже мой! — Голос дядюшки Ленни выбился из тихой беседы, которую он вел с моим отцом, и заинтриговал всех за столом. Я сидел словно палку проглотивши.
— Флокс, как жаль, что ты не застала мать Арта. Она была замечательной девочкой. На пианино играла как ангел. Она была просто красавица. Элейн?
— Неужели ты думаешь, что я забыла? Ангел, чистый ангел. Да, Арт?
