на Артура: та же розовая кожа, светлые волосы. Ничего подобного. В некотором смысле голова у Кливленда была типично байкерская: нечесаная, тяжелая, краснокожая, со щербинкой на переднем зубе. Но его манера держаться и очки от Кларка Кента сбивали с толку и делали его совершенно особенным.
— Кливленд, как ты узнал о моем отце? — спросил я, пока мы шли к дому.
На мгновение он повернул ко мне голову, и его глаз хитро блеснул на свету.
— Об этом же все знают, — сказал он. — Разве нет?
— Об этом не знает никто, — возразил я, схватив его за кожаный рукав куртки. — Ни одна живая душа.
Он обернулся ко мне и скинул мою руку. Так резко, что она ударилась о мое бедро.
— Об этом знает твой кузен Дэвид Стерн.
— Он мне не кузен, — уточнил я. — Мы когда-то вместе играли, давным-давно.
— Ну что ж. Теперь он вырос в порядочного урода.
— Он настоящее трепло. — Я подумал немного, потом спросил: — Откуда ты знаешь Дэвида Стерна? Работаешь на его отца?
— Я ни на кого не работаю. Просто Стерны — мои знакомые.
— Таким знакомством не похвастаешься.
— Благодаря такому знакомству я могу работать по индивидуальному графику, — парировал Кливленд. Он взлетел вверх по ступеням и резко развернулся ко мне. Выражение его лица было одновременно угрожающим и комичным. — И об этом не знает никто. Ни одна живая душа. — Он схватился за сетчатую дверь-ширму и затряс ее как сумасшедший. Она сорвалась с петель и осталась в его руках.
— Упс! — изрек он.
— Боже! Ты настоящее чудовище! — поделился я своим мнением.
— «Я — ходячее разрушение. Я — человек-хаос!»[20] — пропел он.
Внутри дом ничем не походил на жилище моей бабушки, и я успокоился. Самым запоминающимся элементом декора оказались ковры. «Спокойный», постыдно синтетический небесно- голубой колер насыщал ярким светом пол во всем доме, на манер потолка с подсветкой. Так что первым моим — подсознательным, но совершенно четким — впечатлением от дома Джейн было чувство, что я перевернулся вверх тормашками. Подбор мебели казалась случайным, а не осознанным. Пустая птичья клетка, сплетенная из ивовой лозы, висела в углу гостиной. Ее днище было выстлано газетой, а поилка наполнена на четверть. Хозяева разделили гостиную уродливым рядом металлических шкафов, которые вмещали спортивные трофеи Джейн, завоеванные на поле для гольфа, ее фотографии, снимки ее отца — худосочной копии Алека Гиннесса.[21] Мне понравилось рассматривать изображения Джейн, ее лицо в форме клубнички, изумительную осанку.
— Привет! — сказал Артур, выходя из кухни в одних трусах. Отерев испачканные мукой ладони о голые загорелые бедра, он подошел пожать руку Кливленду и мне. — Кливленд! — На его лице было самое искреннее удивление, какое только я у него наблюдал. — Что, черт возьми, происходит?
— В каком смысле? — спросил я. — Разве не ты послал его ко мне?
— Черта с два! — отозвался Кливленд. — Я сам это придумал. Артур много рассказывал мне о своем новом друге. — Тут он повернулся ко мне, состроив хитрую, наигранно- плотоядную гримасу, будто говоря: «Я в курсе, что вы этим не занимаетесь, но, с другой стороны, кто знает?» — По имени Арт Бехштейн, который работает в дерьмовом магазинчике «Бордуок» на Этвуд, в котором нет ни одной книги Бротигана или Чарльза Буковски.[22] Вот я и сказал себе: «Я же знаю, кто такой Арт Бехштейн! Держу пари, что в эту самую минуту послеполуденная душевная пустота подбирается к нему, как тень.
— Так вы знакомы? — спросил Артур. Он боком продвигался к голубой лестнице, что навело меня на мысль: наверху кто-то есть.
— Только понаслышке, — ответил Кливленд. — Кого ты там прячешь, Арти?
— Одного человека. Я собирался готовить ужин. Вы его не знаете.
— Кливленд меня похитил, — сообщил я.
— Могу себе представить, — кивнул Артур. — Слушайте, вы не могли бы зайти через полчаса?
— Нет! — отрезал Кливленд.
Они тут же вступили в игру, оттачивая друг на друге свое искусство — многословное и беспардонное у Кливленда, холодное и манерное у Артура — управлять обстоятельствами, угадывать скрытые мотивы за явными побуждениями, замечать и расшифровывать тончайшие намеки и взгляды. Эти двое умели делать выводы, в отличие от большинства людей.
— Тебе придется выгнать его через заднюю дверь, и он будет чувствовать себя потной, голой пешкой в твоих грязных играх. Почему ты не хочешь, чтобы он спустился? Кто это? Кузен Ричард? Нет-нет. Спорим, это Мохаммед? Спорим, вы помирились? Ему нужна твоя помощь в составлении доклада об Эндрю Джэксоне,[23] вот он и заявился сюда с фунтом филе меч-рыбы, состроил славненькое умильное личико, и все утряслось наилучшим образом.
Артур рассмеялся и вообще выглядел довольным.
— Мохаммед! — крикнул он. — Спускайся!
— Где собака? — спросил Кливленд.
— Внизу, трясется, как всегда. По-моему, у нее течка. — Он повернулся ко мне: — Правда, он страшный? На самом деле в меню были Провозглашение Свободы и Независимости и телячий эскалоп. Я готовлю сам.
Мы наелись телятины со спаржей и пили. Солнце село, весь район затих. В паузах между музыкальными композициями, которые передавали по радио, я слышал далекий гул газонокосилки и собачий лай. У Беллвезеров на окнах не было москитных сеток, поэтому вскоре посреди гостиной повисло облако гнуса.
Артур придавал огромное значение тому факту, что Мохаммед был христианином-маронитом.[24] Это придавало их отношениям особенный шарм. Под легким налетом цивилизованных французских манер и меланхолии таилась темная, косматая сущность левантийца (Артур любил смуглых). Мохаммед напоминал бейрутский отель, скрывающий в своих недрах неразорвавшуюся бомбу. Завязавшись случайно, их связь продолжалась уже довольно долго и превратилась в удобную привычку.
— Каждую неделю, — рассказывал Артур, — у нас сногсшибательный секс, а потом нежная и страстная ссора.
Весь ужин Момо только жевал и хмурился и сразу же по окончании трапезы уехал, обзывая себя «раздолбаем», потому что, дескать, забыл о бедной кузине, которую должен был отвезти домой после занятий музыкой. Она, бедняжка, стоит теперь на улице и ждет его, имея в словарном запасе только несколько расхожих французских фраз.
Пойманный Кливлендом на том, что прячет кого-то в спальне, Артур не проявлял ни малейших признаков смущения. Что-то неуловимо изменилось в его поведении из-за присутствия Кливленда. Артур покинул свое обычное место в центре всеобщего внимания, просто сидел в одном нижнем белье и смеялся. А Кливленд пил и пил. Моя связь с Флокс считалась уже свершившимся фактом, хотя я едва перемолвился с ней парой слов. Мне пришлось пережить несколько тяжелых минут сплошных подколок и острот. Кливленд похвастался, что спал с ней, смутив меня странными деталями, дал мне несколько «полезных советов», а потом заявил, что ту девушку, скорее всего, звали Флосс, а не Флокс, и что в тот вечер он был одет в костюм Бэтмена, а она — в костюм Робин, и что они в катались по цементному полу темного гаража. Я решил сменить тему и спросил о Джейн.
— В списке предпочтений Беллвезеров я нахожусь в колонке Неприкасаемых, — объявил Кливленд, смял очередную пустую банку и рывком покинул мягкое раскладное кресло с затейливой узорчатой обивкой — кресло это упоминалось на восьмой странице запретительного списка мистера Беллвезера. Там было сказано, что приближаться к нему, а особенно садиться или укладываться, категорически возбраняется. Когда Кливленд направился к холодильнику, кресло, мечта лентяя, издало отчаянный металлический скрежет, чего, похоже, и опасался мистер Беллвезер.
— Джейн так же к тебе относится? — спросил я, стараясь, чтобы в моем голосе не прорвалась надежда. На самом деле никаких надежд относительно Джейн я не питал, просто некоторые вопросы способны самостоятельно приобретать опасный оттенок.
— Когда как, — ответил за него Артур. — Джейн и Кливленд любят друг друга три года из шести лет близкого знакомства. — Он усмехнулся, довольный собой. — Захватишь мне пива, Кливленд?
— Проблема заключается… — начал Кливленд, отправляя изумрудную банку «Роллинг рок» точно в угол, образованный скрещением вытянутых Артуровых ног, и снова усаживаясь в многострадальное кресло. — Проблема заключается в ее родителях. Разумеется, по их мнению, проблема заключается во мне.
— Воплощение Зла? — вспомнил я.
— А? Да. Мать Артура тоже считает меня источником проблем. На самом деле я
— Разве что для общественной морали, — поправил Артур.
— Я просто люблю Джейн Беллвезер, — изрек Кливленд и повторил это дважды. — Это реальность, с которой Нетти и Элу придется смириться. Как ни прискорбно. Хотел бы я, чтобы они просто умерли. Я ненавижу обоих и их дурацкие принципы.
— Когда они возвращаются из Нью-Мексико? — спросил я.
— Скоро, — ответил Артур. — И мне придется переехать.
По радио зазвучала одна из популярных песен этого лета.
Когда песня закончилась, возникла небольшая пауза, и мы услышали какой-то крик. Не злобный ор, сопутствующий ссоре, а мирный окрик — так кричат: «Телефон!» Он доносился из соседнего дома.
— Этот соседский парень странный какой-то, — заметил Кливленд. — Он держит питбулей. Нетти и Эл ненавидят его из-за собак, которые, как вы уже знаете из телепрограмм, запросто могут сожрать беспомощных детей и стариков. А Джейн говорит, что Тедди — жестокий человек. Как она его назвала? А, распутный! Я о нем много слышал, но все еще с ним не знаком. Наверняка он забавный парень. Само Веселье. — С этими словами он встал, открыл окно и крикнул: — Тед-ди-и-и!
Из соседнего дома послышалось:
— Что? — и мы засмеялись.
— Пошли на задний двор, — предложил Кливленд. — К черту этих чертовых Беллвезеров!
Артур ушел надеть штаны.
Соседские дворики, разделенные живой, вернее, полумертвой изгородью из высохшего кустарника, составляли одну широкую лужайку, над которой сейчас летало множество светлячков.
