Рузвельт писал: «Сто шестьдесят два дня эпической борьбы за город… будут одной из самых прекрасных глав в этой войне народов, объединившихся против нацизма и его подражателей».
Разгром гитлеровских армий под Сталинградом вызвал и еще один весьма любопытный отклик. Его автором был… А. Ф. Керенский. Бывший глава Временного правительства последние четверть века провел в эмиграции в США. Его пророчества о неизбежной гибели большевиков и Советской власти давно уже быльем поросли. И теперь этот враг Советского государства, бежавший из революционного Петрограда, люто ненавидевший социалистический строй, всю жизнь боровшийся против него, изумленный мужеством советских солдат, просил приема у Литвинова.
Максим Максимович прочитал письмо, повертел его в руках. Бросил на стол. Затем губы его брезгливо сжались. Он молча ходил по кабинету, думал. Может быть, вспомнил то далекое лондонское лето 1918 года и собрание, на котором выступал Керенский, обливая потоками грязной клеветы Ленина и большевиков. Он прибыл тогда в Лондон, чтобы заручиться военной поддержкой Антанты и с ее помощью задушить Советскую власть.
В разгар выступления Керенского в зал вошел Литвинов. Присутствующие устроили ему овацию, в которой совершенно потонул одинокий голос оратора…
Максим Максимович решительно повернулся к вошедшему сотруднику и сказал:
– Некоему Керенскому на его письмо не отвечать…
Литвинов внимательно следил за нарастанием симпатий к своей стране. Теперь, выступая на крупнейших собраниях и митингах, он стал подчеркивать необходимость установления прочного и длительного мира после войны, все чаще говорил Рузвельту, что на Советском Союзе и Соединенных Штатах будет лежать особая ответственность за поддержание этого мира.
В начале апреля 1943 года Литвинова вызвали в Москву.
Сообщения о предстоящем отъезде советского посла появились на страницах газет. Корреспонденты осаждали Литвинова расспросами. Он коротко отвечал, что едет по вызову правительства, а его жена остается в Вашингтоне.
Литвинов решил не откладывать отъезд. Подготовил необходимые инструкции для работы посольства. Позвонил Рузвельту, сказал, что уезжает в ближайшие дни. Президент, разумеется, уже знал об этом.
В канун отъезда Литвинов пришел к Рузвельту прощаться. Рузвельт долго молчал, потом спросил:
– Вы не вернетесь?
Литвинов пожал плечами. Заговорил о военных поставках, о втором фронте.
Так была прервана высокополезная для Советской страны деятельность Литвинова в Соединенных Штатах Америки, деятельность, в которой проявились огромная энергия и ум многоопытного дипломата…
После разгрома армии Роммеля можно было лететь на Родину через «черный континент». Всем, кто летит в Африку, полагалось делать прививки против чумы, холеры и других опасных болезней. Литвинов отправился в военное министерство, где находился специальный медицинский пункт.
Мрачное пятиугольное здание произвело на Литвинова тягостное впечатление. В военно-медицинском пункте врач долго и придирчиво осматривал и выслушивал Литвинова, а затем сказал, что полет не разрешает. Максиму Максимовичу было шестьдесят семь лет, авиация тогда была далеко не совершенной, и длительное воздушное путешествие через океан и пустыни могло тяжело сказаться на его здоровье, если не окончиться трагически. Литвинов настоял, чтобы ему сделали прививку.
Неожиданно возникло и другое препятствие. Решено было, что с Литвиновым в Москву полетит Петрова. Но военное ведомство воспротивилось: военные летчики ни за что не хотели брать в самолет женщину. Это считалось дурным предзнаменованием. После долгих препирательств договорились, что в документах Литвинова будет написано: «Следует советский посол с секретарем». Секретарь мог быть и мужчиной.
Сборы в дорогу, как обычно, были недолгими. Из Вашингтона летели на гражданском самолете до Майами. Оттуда – уже на военно-транспортном самолете до Тегерана.
Во время перелета, который вместе с остановками длился двенадцать суток, Литвинов познакомился с жизнью американских и английских гарнизонов, разбросанных на огромном пространстве от Майами до Багдада. Впечатления складывались в гигантскую мозаику, очень пеструю и поучительную.
Союзники устроились с большим комфортом. Казармы были хорошо защищены от москитов, разделены на комнаты, рассчитанные на двух человек. В солдатских и офицерских столовых кормили, как в первоклассных ресторанах. А в это время на фронте в три тысячи километров от Мурманска до Кавказа Красная Армия вела тяжелые бои с фашистскими ордами.
Во время остановок в гарнизонах Литвинов выступал с докладами. Рассказывал о положении на советско-германском фронте, о тяготах, которые переживают советские люди, о героизме солдат и офицеров Красной Армии. Говорил о неизбежности победы СССР над гитлеровской Германией. И всегда заканчивал свою речь призывом к скорейшему открытию второго фронта. Слушали внимательно, с интересом, задавали много вопросов.
В Тегеране Литвинов, не задерживаясь, пересел на советский самолет и вылетел в Баку. Здесь фронт был уже близко, затемненный город ощетинился зенитными орудиями. Литвинов хотел сразу же вылететь в Москву, но пришлось ждать ночи, чтобы избежать нападения фашистских самолетов.
В Москву Литвинов прилетел утром. На аэродроме его встречала дочь Татьяна.
Литвинов не знал, что ждет его впереди. Конечно, он понимал, что формально уже давно подошел к тому возрасту, который называют пенсионным, но он никогда не представлял себя вне работы, а те два года вынужденной отставки рассматривал как досаднейший эпизод в своей жизни. Он работал, как работали все люди его склада и образа мышления, не думая ни о возрасте, ни о здоровье.
Он просто не понимал, как может большевик уйти на покой, когда вокруг идет борьба и, быть может, опыт, который он накопил за десятилетия, будет полезен и даже необходим.
С этой твердой верой он вернулся на Родину, которая вот уже почти два года вела смертельную схватку с фашизмом. В невероятных муках и лишениях была достигнута вершина, с которой уже угадывались далекие зарницы победы. Но Литвинов понимал, сколько еще сил, энергии и разума придется приложить его стране, чтобы выиграть войну, а затем добиться прочного и длительного мира. Этой цели он и хотел посвятить остаток своей жизни.
