Но боль не могла заглушить страх перед тем, что случилось в катакомбах и что подумают об этом другие.
– Никогда не видел ничего подобного, – услышал Стивен чей-то голос. – Даже во время войны.
– Я удивлюсь, если он еще жив, – высказал свое мнение другой.
– Глупец, преследующий похитителей в одиночку.
Герой, но тем не менее глупец.
– Сави хочет поговорить с ним, как только он придет в сознание.
Стивен услышал, как другой человек фыркнул.
– К черту Сави! Этот человек столкнется с большими неприятностями, чем простое заявление для полиции.
– Сави хочет знать, сможет ли он говорить.
– Говорить? Почти наверняка. Меня беспокоит то, что может произойти с ним, когда он взглянет на себя. У него не осталось лица…
Тихие голоса замерли, и Стивен услышал щелчок замка. Он лежал не двигаясь, чувствуя только горьковатый холод студенистой мази на лице и руках.
«У него не осталось лица…»
Это пронзило его так, что он закричал.
Когда Монк увидел кровь на халате хирурга, он почувствовал тяжесть в груди. Доктор взял его за руку и отвел в пустой кабинет. Перед тем как заговорить, он закурил сигарету и сделал глубокую затяжку.
– Это была наихудшая пуля из всех. Она взорвалась и рассеялась осколками. Она задела позвоночник, пробила легкое и достигла сердца. Только огромная воля не дает вашей жене умереть.
Монк склонил голову.
– Каковы ее шансы?
– Думаю, я сказал вам, мсье.
– Могу я ее увидеть?
– Конечно.
Она казалась очень маленькой в кровати, ее бледные руки, покрытые веснушками, лежали поверх белой простыни. Монк очень осторожно протянул руку и коснулся своими пальцами ее лица. Почувствовав ее дыхание, он понял, что она действительно жива.
«О, Мишель, вернись ко мне!»
Монк потерял счет времени. Была ночь, когда он в следующий раз пришел в госпиталь. В больничных коридорах царила тишина. Он зашел в палату Кассандры, поговорил с медсестрой, убедился в том, что с Кассандрой все в порядке и посидел немного у ее кровати. Затем он вышел и направился в часовню. Монк не был религиозен, но еще со школьной скамьи он помнил молитву. После того как он произнес ее, он заплакал, потому что это было все, что он мог сделать. Он вышел на улицу, купил цветы у цыганки и отнес их в палату Мишель. Он взял ее за руку и попытался убедить себя, что, если даже она не может видеть или слышать его, она может почувствовать запах цветов и поймет, что он рядом с ней.
Ночь подходила к концу. Монк наблюдал движение луны за облаками, бросавшей свет на лицо Мишель. Она не отворачивалась и не протягивала к нему своих рук. Луна не тревожила ее.
«Она умерла».
Монк сжал сильнее руку жены. Нет, она еще была теплой. Он собирался убрать свою руку, когда почувствовал легкое усилие с ее стороны. Глаза Мишель открылись.
– Кассандра?..
Монк приблизил свое лицо к лицу жены.
– С ней все хорошо. С вами обеими все будет хорошо.
Мишель протянула руку и смахнула его слезы.
– Ты не должен плакать, – прошептала она. – Кассандре надо, чтобы ты был сильным. – Гримаса боли исказила ее лицо. – Мне надо, чтобы ты был сильным…
– Я здесь, Мишель.
Она замолчала надолго, и Монк подумал, что она забылась. Затем она заговорила снова.
– Мне холодно, мой милый. Пожалуйста, обними меня.
Монк встал на колени у кровати и нежно обвил руками тело жены, положив свою голову рядом с ее.
– Я люблю тебя, Монк. Всегда буду любить. Пожалуйста, будь сильным.
– Я буду, любовь моя. Я клянусь тебе… Длинная медленная судорога прошла через все тело Мишель. В последнее мгновение ее глаза широко открылись, и она приподняла голову. Затем она медленно откинулась назад, ее губы сложились в улыбку, и она умерла.
– Мне очень жаль, что я вынужден делать это, мадемуазель, – сказал инспектор Сави. – Но все, что вы можете сообщить нам, могло бы оказать большую помощь нашему расследованию.
Глаза Кассандры были сухими, но соль от слез продолжала жечь кожу. «Мама мертва». Она знала об этом. Монк сказал ей. Выстрел. Попытка выбраться из ущелья. Она умерла в то солнечное утро, когда
