Он, кажется, удивился.
— По-моему, мне как-то без толку тут оставаться.
Зоэ кивнула.
— В общем, — жизнерадостно сообщила она, — ты, может, поедешь, и не один.
Он втянул носом воздух, напрягся. Ну да — он решил, что она имеет в виду себя.
— О чем ты?
— Каролин, — поспешно объяснила Зоэ. Она старалась не сбиться с беспечного тона. — Судя по всему, придется тебе о ней заботиться некоторое время.
Бартон прищурился:
— То есть как?
— Мне утром позвонили из Нью-Йорка. Агентство “Доусон” открывает зарубежный филиал, хочет, чтоб я его возглавила. Это значит — несколько лет в Европе.
Бартон открыл было рот, но Зоэ не умолкала:
— Великолепные перспективы, но первое время я не смогу заниматься Каролин.
Пауза.
— А ты не можешь взять ее с собой?
— Бартон, я поднимаю агентство с нуля. Работа круглые сутки и постоянные разъезды. Я не могу с ней так поступить. А я очень хочу получить эту работу. — Она улыбнулась. — Все будет в лучшем виде. Ты ее даже замечать не будешь. Купишь себе пентхаус на Парк-авеню, найдешь первосортную домоправительницу. — Ее улыбка слегка скисла. — Может, опять женишься.
— Мне кажется, это нереально, — ответил Бартон. — Слушай, Зоэ, ты что, серьезно? Ты хочешь, чтоб я забрал Каролин?
— Нет, не хочу, — огрызнулась она. — Но, насколько я понимаю, у меня сейчас нет выбора.
— А что будет после Европы?
— Я ее заберу, естественно.
Бартон покачал головой.
— Нет. Так нечестно. Я не могу забрать ее на год-два, а потом просто отдать.
— Ну, подумаем об этом потом, — торопливо сказала Зоэ. — Необязательно сию секунду проработать все детали. Я уверена, мы придумаем компромисс.
— Может быть. Но нужно поговорить с юристами. Чтобы все было кристально ясно.
— Ладно, ладно, — вздохнула она. Официантка принесла счет. Зоэ потянулась за сумочкой. Бартон ее остановил.
— Позволь мне, — сказал он. Достал бумажник, раскрыл. — Поздравляю, кстати, с новой работой.
Зоэ задумчиво посмотрела на него.
— Знаешь что? Ты по правде очень красивый. Я понимаю, почему в тебя втюрилась.
Дома Дафна, малолетняя няня, сидела на цветастом диване перед телевизором.
— Все нормально? — спросила Зоэ. — Каролин хорошо себя вела? Буйных вечеринок не закатывала?
— Идеально, — засмеялась девочка. — Я ее минут пять назад уложила вздремнуть.
Дафна ушла, а Зоэ отправилась в детскую. Через прутья коснулась крохотной розовой ручонки.
— Звездочка Зоэ, — прошептала она. — Звездочка Зоэ. — Заморгала, прогоняя слезы. — Я так трудилась, детка, а тебе понравится в Нью-Йорке. Но это не навсегда. Я обещаю.
Зоэ вынула малышку из кроватки, прижала к себе. Она видела в зеркале их обеих, женщину и ребенка, их общее отражение. Ее губы сжались, задрожали. Она обняла Каролин так крепко, что девочка проснулась и зарыдала.
Часть первая АНГЕЛОЧЕК НА ОБЛАКЕ
Каролин
Ее самое первое воспоминание детства — как она стибрила телевизор.
Каролин исполнилось тогда четыре года. Случилось это, когда отец уехал в свою обычную командировку. Он постоянно где-то мотался — этот раз стал, кажется, третьим за последние шесть недель.
Каролин не раз уже видела имя “Архитектор Бартон Эндрюс” на металлических пластинках, вмонтированных в каменные стены зданий. Она еще не умела читать, просто узнавала знакомые буквы отцовского имени, ощупывая их пальчиками.
Должно быть, ее отец не менее известен, чем президент Эйзенхауэр, с гордостью думала Каролин. Она обращалась к улыбающимся прохожим, указывая им на доску: “Это мой папочка!” Но при этом еще не могла понять, почему отца так часто нет дома. В Нью-Йорке было все для счастливой жизни — и зоопарк, и тенистая игровая площадка, и улыбающийся привратник, который низко кланялся ей, когда она возвращалась с прогулки. Дома же стоял целый шкаф, заваленный игрушками, огромный телевизор и балкон с видом на Центральный парк, казавшийся таким крошечным с немыслимой высоты. Только папа зачем-то так часто покидал Нью-Йорк.
Каролин всегда становилось грустно, когда он складывал чемодан. Ей нравилось, когда папа был рядом. Ловкий, быстрый, красивый, от него приятно пахло, особенно после бритья и ванны. С ним было спокойно и уютно. В кабинете у папы были свои игрушки: бронзовое пресс-папье и фигурки из слоновой кости на шахматном столике. Ей нравился его смех и как он щекочет ее, прежде чем уложить спать. За обедом они играли в “Угадайку”, только такое случалось редко.
Впрочем, после его отъезда развлечений не убавлялось. Тогда Каролин могла проводить больше времени с Лаурой.
Лаура всегда была при девочке. Темнокожая и очень старая — на взгляд малышки, — она источала аромат тайны. Все в доме подчинялось ей, и потому она казалась Каролин доброй волшебницей. Лицо Лауры неизменно появлялось по утрам, словно взошедшее солнышко, едва девочка открывала глаза. Казалось, именно руки Лауры решали, сколько сахара положить в овсянку, а больные кости говорили, стоит ли при такой сырой погоде отправляться на прогулку в Центральный парк. И последний поцелуй перед сном тоже Лаурин.
Когда Бартон отсутствовал, ужин подавали не в парадной столовой. Каролин и Лаура устраивались на кухне напротив друг друга и наслаждались едой, которая им обоим нравилась, — кукурузой со сливками и консервированными персиками, — совсем не теми замысловатыми кушаньями, что Бартон велел готовить для своей дочери.
— Что будет, если ты, когда вырастешь, станешь послом в Китае или в Мексике? — в шутку спрашивал он дочь. — Тебе придется кушать все, что подают на приемах. Иначе эти страны обидятся и объявят нам войну.
Каролин не хотела стать послом в Китае или Мексике. Она хотела ужинать вместе с Лаурой, поедая ее восхитительную кукурузу, и так до конца жизни.
Поужинав, они с Лаурой играли в карты. Сражение затягивалось надолго, пока глазки у девочки не начинали слипаться. В финале она всегда выигрывала.
— О боже! Опять ты победила! — в притворном отчаянии всхлипывала Лаура и относила сонную любимейшую из любимых девочку наверх в детскую спальню.
Уложив ее в уютное гнездышко, Лаура рассказывала девочке странные, а порой и страшные истории. О Виргинских островах, откуда няня была родом. О людях, пляшущих вокруг костров в ритуальных масках. Девочке становилось жутко, когда она представляла бешено сверкающие глаза этих людей и маски, несущие смерть, но, пугаясь, она ни слова не говорила об этом Лауре. Ей не хотелось, чтобы однажды эти истории закончились.
