природы, и выражающей эту невозможность в идее мировой основы, которая как субстанция выше обеих противоположностей, но в которой лишь в ходе мировой истории, причем не независимо от человеческого деяния, происходит единение духа и жизни, идеи и власти.
Социология религий и метафизических воззрений, в которую внесли весьма существенный вклад Макс Вебер, Эрнст Трельч, Карл Шмитт, некоторые этнологи, имеет своим предметом взаимосвязь идей о Боге и спасении с общественными структурами и политическими формами господства 10. Дело обстоит не так, будто можно — как думал Карл Маркс — вывести религиозные идеи прямо из социально-исторических структур, не говоря уже о том, чтобы выводить их только из экономических отношений производства. Но их все же соединяет внутренняя связь, общий взгляд на бытие и общая глубинная установка по отношению к бытию, какими бы трудно различимыми и трудно постижимыми они ни были. Но если этой соединительной нити нет, то вся жизнь человека перестает быть живой, религиозной изнутри, а религия становится мертвой традицией. Она тогда больше не объединяет людей, что соответствует истинной сущности всех живых воззрений на трансцендентное и святое, а разобщает и разделяет их. И только тогда она становится тем, в чем Маркс ошибочно видел ее глубинную сущность: выражением всякого рода недуховных интересов, идеологией, направленной на фиксацию отживших общественных состояний в угоду одному классу. Идеи нашей эпохи о человеке и о божестве — которые могут измениться только вместе — на самом деле таковы, что больше не соответствуют всемирно-исторической ступени бытия и социальной структуре человечества сегодняшнего времени. Они ставят человека в такие отношения с мировой основой, которые соответствуют эпохам несовершеннолетнего человечества, еще мало стремящегося к уравниванию, заключенного в плотно замкнутые культурные круги. Вот почему нам надлежит существенным образом пересмотреть метафизическую проблему положения человека в космосе и по мере наших сил дать ей оказать воздействие на историческую действительность.
Тем самым намечено метафизическое идейное содержание, в границах которого будет двигаться новая элита, в том числе политическая элита, в своем отношении к религии и метафизике. И кое-что я бы добавил по вопросу о принципиальной позиции элиты по отношению к церковному конфессионализму.
Существует, на мой взгляд, четыре возможных позиции политической элиты по отношению к религии и метафизике. Первая — это конфессиональная вера в церковные догмы со всеми вытекающими отсюда последствиями, полная включенность в церковь, будь то в форме простой веры или в форме руководимого волей подчинения церковной морали и правовому порядку. Вторая — это установка, характеризующаяся выражением 'ecrasez l'infame', например, политика Советской республики и строго последовательного марксизма вообще. Третья позиция — это позиция Макиавелли, сегодня весьма характерная для Action Francaise * и фашизма. Государственный муж здесь в религиозном отношении — сам по себе абсолютный скептик, он — человек власти, который внешне поддерживает религию и церковь как скрепляющее массы средство или как 'миф нации', внутренне же глубоко равнодушен к ним, если вообще их не презирает. Четвертая позиция — это та, которую во времена Платона и Аристотеля, Спинозы, Гете, Гегеля, Шопенгауэра, Фон Гартмана занимали по отношению к позитивной религии и метафизике все великие философы античности и Нового времени. Наиболее четкую формулировку этой установки дал Спиноза: 'Религия — это метафизика масс, метафизика — религия мыслителей'. Чему масса молится и что она почитает в образной и символической оболочке, то мыслитель, взяв все подлинное, благоговейно возносит в сферу мысли. Глубокая смысловая идентичность связывает их при всем различии их путей к абсолютному — до тех пор и насколько они пребывают на стадии полнокровного жизненного движения.
Что касается этих четырех позиций, то вторая из них прямо абсурдна, так как хотя бы один религиозный миф неотделим от существования любого народа и 'масса никогда не станет философом' ( Платон ). Третья установка — это отвратительное лицемерие и ошибочное изолирование политической сферы от общего содержания человеческой жизни, но одновременно и гибель самой религии и церкви. В отношении первой установки я должен сказать, что мне представляется весьма маловероятным, будто сегодня элита могла бы жить в соответствии с основоположениями какой-либо позитивной церкви и в то же время быть на высоте требований новой мировой эпохи — не перегибая и не перевертывая в какой-то момент эти основоположения так, что из этого получилась бы лишь голая видимость соответствия. Так, например, в кругах католической церкви серьезно обсуждается вопрос, не находятся ли слова о суверенитете немецкого народа в Веймарской конституции в противоречии со строгим осуждением этого принципа верховным церковным авторитетом.
По моему убеждению, элите как группе, которая должна направить грядущее уравнивание по правильному пути, нельзя относить себя как таковую ни к одной из позитивных церквей. Такая элита должна смотреть на великие религиозные традиции и церковные институты с духом благоговения, остерегаться конфессиональных распрей в любой форме и бороться с ними, но в то же время требовать свободного критического анализа ценности и истинности позитивных религий на самом высоком духовном и моральном уровне. Свое собственное метафизическое отношение ко всем последним вещам она не будет столь же однозначно выстраивать по традиционной линии Лютер-Кант-немецкий идеализм, как это делали недавно ушедшие элиты Германской истории, но и в столь же малой мере по какой-либо другой односторонней линии традиции, а откроет перед собой все то многообразие лиц, которое ей предоставляет история религии и метафизики. Но в наиболее существенных моментах она, опираясь на собственные спонтанные силы духа, на собственный опыт освоения мира и истории, создаст образ мира и Бога, который свяжет воедино ее жизнь и дело — имея перед глазами образец и учения всех великих мыслителей истории. И уже имея под собой эту прочную точку опоры, она прежде всего попытается решить, что из позитивной догматики церкви, ее права и ее морали соответствует, а что не соответствует смыслу воззрений, приобретенных ею самой в процессе критического анализа всего многообразия действительности; при этом она всегда должна сознавать, что в сфере смысла и духовных ценностей образные символы и исторические сказания, свойственные всем позитивным религиям, могут в самых широких рамках сомкнуться с рациональными воззрениями и понятиями, с определенными нравственными жизненными установками. Один и тот же 'смысл' может явиться и в образе религиозной веры и в форме понятия — как это точно подметил уже Гегель.
О последнем и наивысшем предмете уравнивания грядущей эпохи — о содержательном уравнивании самих метафизических идей о Боге, Мире и Человеке — я здесь умолчу. И все-таки я осмеливаюсь утверждать, что и в этой высшей предметной сфере следует ожидать все возрастающей, почти необычайной конвергенции основополагающих воззрений духовных элит и мыслителей всех народов. И здесь могучий процесс уравнивания идет полным ходом — процесс, о котором до недавнего времени мало кто знал.
