Сильно приглушив двигатели, Владимир почти успел развернуться на обратный курс, когда лучи прожекторов захватили в свой пучок корабль. И сразу зафонтанировали вокруг разноцветные трассы зенитного огня. И тут же вспышки, копны черных разрывов! Один совсем близко, так близко, что в кабине запахло порохом. Крыло, огромный фюзеляж прикрывали снизу кабину летчиков, и все-таки предметы в кабине словно купались в солнце.
Владимир делает вид, будто идет по прямой. На самом деле то и дело боковым скольжением уводит корабль то вправо, то влево, вместе с этим меняя все время скорость. Конечно, эта хитрость немного уменьшает вероятность попадания снарядов, но Владимир свято верит в нее, ибо она ему пока неизменно удавалась.
Невыносимо долго тянутся первые пять минут отхода от цели. Глаза некуда девать от солнц- прожекторов. Запах артиллерийского пороха лезет под кислородную маску. Гул моторов раз за разом прерывается сухим треском близких разрывов снарядов. Иногда кажется, что горстью щебня рассыпаются осколки по консоли. На борту все напряженно притихли, поэтому Владимир вздрогнул, услышав голос кормового пушкаря:
— Командир, позади нас обстрел прекратился!
— Так… Что я говорил! Теперь приготовьтесь к атаке ночного истребителя!
Пушкари и стрелки подтвердили свою готовность открыть огонь, лишь только истребитель себя обнаружит. Но Владимир прекрасно понимал, что к озаренному прожекторами самолету истребитель может подойти незамеченным. А когда станут видны от него трассы, будет уже поздно. Поэтому, не долго думая, он решил развернуться прямо на интенсивный зенитный огонь, предпочитая вести открытую игру с зенитчиками, нежели играть втемную с истребителем.
И эта его хитрость оказалась удачной. Лишь только он повел самолет разворотом в сторону рвущихся снарядов, как тут же снарядные разрывы появились и за хвостом корабля. Конечно, съежилось сердце в опасении, как бы не угодили, и все же Владимир со злорадством подумал о немецких истребителях: 'В эту «баньку» не полезут, стервецы!'
Так, продолжая лавировать среди месива из дыма и огня, корабль отходил на восток. Мало-помалу последние лучи прожекторов и вовсе наклонились к земле, затем погасли.
Летчики-ночники первыми встречают солнце. Идя обратно к себе на восток, когда внизу еще совсем темно, они уже замечают тончайшую полоску розового света на горизонте. Но радуются они первым признакам солнца на высоте лишь тогда, когда линия фронта останется у них за хвостом.
А на земле, куда они летят, на их аэродроме как-то неприкаянно, пустынно. Ремонтируют одинокий самолет, а на другом конце поля еще один, задравши хвост у тира, плюется короткими очередями пристреливаемых пушек и пулеметов. Но никого это не занимает, никто этого не слышит и не видит: на аэродроме нет жизни, ибо его крылатые люди, летчики АДД, улетели. А те, кто остался, напряженно ждут; не знают ни отдыха, ни сна, ни аппетита, пока основных обитателей на аэродроме нет.
И вот чуть свет, опережая восход солнца, слышится отдаленное гудение первой возвращающейся машины.
Все бегут к стоянкам. Вместе с ними откуда ни возьмись, пыхтя черным дымом, выползают тяжелые топливовозы. Еще через несколько минут самые беспокойные, нетерпеливые механики выходят далеко в поле против своих стоянок, ломая и грызя стебельки травы.
Наконец один за одним, с интервалом в несколько минут идут на посадку ночники. Те, кто уже приземлился, Рулят, вздымают пыль на краю полосы, а глаза ожидающих беспокойно всматриваются-в номера на килях: 'Мой? Не мой! А-а, наконец-то! Ночной бродяга! Мой, мой, мой!..'
Вокруг уже слышатся радостные крики и грохот, шум рулящих машин, писк огромных колес. Раскрасневшиеся люди, поспешая, растопырив руки, зазывают к своим стоянкам самолеты. А они полны достоинства, плавно покачивая рябыми крыльями, ползут вдоль кромки леса, взметая за собой веселое кружение пылевых вихрей.
Было совсем светло, когда корабль Пономаренко пересек линию фронта. Под крыльями проплывали огромные, будто архипелаги, и мелкие, как островки, слоисто-кучевые облака — остатки ночных гроз. Лишь изредка просматривалась земля. Кислород на борту кончился, пришлось снизить высоту полета. Линию фронта пересекли в плавном снижении, летя на приглушенных моторах. Хоть было и светло, но многослойная облачность избавила их от встречи не только с вражескими истребителями, но и со своими.
И как обрадовались, увидев прифронтовой аэродром! По показаниям бензиномеров, в баках горючего не оставалось, и моторы могли остановиться в любой момент. Поэтому на посадку подошли с прямой и перевели дух, только когда колеса плавно коснулись великолепной пойменной травы.
Спускаясь по гибким алюминиевым лесенкам, не чуяли под собой ног, не слышали ни своих голосов, и ничего вокруг. 11 часов 40 минут грохота моторов! 1 час 30 минут — в буйстве молний и 15 минут — в аду артиллерийского огня!
Хотелось сразу рухнуть на траву и провалиться в сон. Но подбежавший к самолету дежурный офицер предложил им улетать как можно быстрей, сказав, что в любой момент могут нагрянуть вражеские бомбардировщики. Поэтому пришлось, приняв в баки немного бензина, тут же стартовать и продолжать путь к себе на базу.
В этом небольшом уже полете над своей территорией все на борту, кроме Пономаренко, Легкоступа, Дубового, крепко спали. Пилотируя корабль, Владимир то и дело раздирал пальцами веки.
…Когда самолет прокатился по бетонке далеко вперед, летчикам стали сигналить, приглашая вернуться к началу полосы и проимитировать приземление сызнова. Оказывается, наехали из Москвы «киношники» и изъявили желание заснять для истории их возвращение из глубокого рейда в тыл врага через грозовой перевал. На это Владимир, изнемогая от усталости, лишь отмахнулся досадливо и порулил дальше, к себе на стоянку. В другой раз, он, может, и рад был бы увековечить себя в самолете, как в триумфальной колеснице, только не сейчас… Но «киношники» в другой раз уже не появились.
Может возникнуть недоуменный вопрос: как синоптики, давая летчикам сводку погоды, не предусмотрели их встречу с грозой? Синоптики и в наше время далеко не боги. А в самый трудный год войны они не имели веских оснований утверждать, что в ночь намеченного вылета в дальний рейд гроза непременно будет: из Центральной Европы к нам тогда не поступала информация о фактической погоде. И приходилось синоптикам строить такие прогнозы, которые нередко воспринимались летчиками с усмешкой: либо будет, либо нот, либо дождик, либо снег!
Ну хорошо, а если все же синоптики предупреждали о возможной встрече с грозой, как поступало командование?
За ответом на этот вопрос позволю обратиться к командующему АДД военного времени Александру Евгеньевичу Голованову.
'Вряд ли для летчика есть в воздухе что-либо страшнее, чем попасть в грозу, разве что пожар, но при пожаре можно в конце концов покинуть самолет и спуститься на парашюте. Стремительные же восходящие и нисходящие потоки воздуха в грозе подчас столь велики, что разваливают самолет, и летчик в этих условиях совершенно беспомощен… Я лично не знаю человека, который, по тем или иным причинам зайдя в грозу, сделал бы это вторично…' И далее там же:
'Как всегда, ночью позвонил Сталин, спросил, как идут дела. Я доложил, что экипажи в районе Кенигсберга встретили грозу, бомбят запасные цели и возвращаются на свои аэродромы.
— Как же метеорологи не предусмотрели этих грозовых явлений?
— Метеорологи, товарищ Сталин, предсказывали грозы.
— Так кто же тогда послал самолеты? За это нужно привлечь к ответственности.
— Приказ на вылет самолетам дал я и допустил ошибку. Больше в этом никто не виноват.
Последовала длительная пауза.
— И часто вы даете приказания на вылет самолетов, когда синоптики считают погоду нелетной? — спросил Сталин.
— Думаю, товарищ Сталин, что не ошибусь, если скажу — восемь раз из десяти.
— Вот как? А сколько экипажей вы сейчас недосчитываетесь?
— Пока десяти.
— У вас есть уверенность, что они придут на свои аэродромы?
