Готовность Лютера оказать помощь в свержении своего шефа имела не только чисто бескорыстные мотивы.
Он сказал, что для него в результате этого представилась бы возможность очиститься в глазах Гиммлера от постоянных клеветнических обвинений со стороны СС и улучшить свои отношения с ним.
Но здесь он допустил грубую ошибку. На приеме в честь итальянского посла Аттолико Гиммлер, которому я сообщил о нашем разговоре с Лютером, снова, после длительной немилости, стал обращаться с ним приветливо. Обрадованный Лютер, не обращая внимания на множество зарубежных гостей, стал вести себя с Гиммлером так, как будто тот был его закадычным другом. Но в таких вещах Гиммлер был крайне щепетилен. На приеме он сохранил вежливый тон, но на следующий день сразу же позвонил мне и дал волю своему раздражению навязчивостью Лютера.
Вскоре после этого мне позвонил Лютер и начал на своем берлинском диалекте: «Ну, я вам скажу, ваш шеф — молодец, с таким можно делать дела. Что до меня, так пусть Риббентроп убирается к черту». В таком духе он проговорил несколько минут, пока я не сообщил ему, что хотел бы переговорить с ним завтра. Я боялся, как бы он, в порыве своей несдержанности, не договорившись со мной заранее, не вздумал «замахнуться» на Риббентропа. Об этом и о его глупом поведении с Гиммлером мы и беседовали с ним, встретившись, после чего Лютер клятвенно заверил меня в будущем быть осторожнее и не предпринимать ничего против министра иностранных дел без нашего ведома.
Позднее, в конце января 1943 года, ко мне явился один из референтов Лютера, который взволнованно сообщил мне, что тот собрал документы против Риббентропа. В них он, в частности, указывает на то, что умственное состояние Риббентропа вызывает серьезные сомнения и что он вряд ли в состоянии выполнять обязанности министра иностранных дел. Полагаясь на Гиммлера и веря в мою поддержку, Лютер, по словам референта, разослал этот доклад в различные правительственные инстанции в надежде добиться таким образом падения Риббентропа. Теперь последнее слово за Гиммлером. Лютер требует, чтобы я подтолкнул Гиммлера к немедленному выступлению против Риббентропа и просит меня устроить ему срочно встречу с Гиммлером.
В принципе я приветствовал шаг Лютера, хотя он и нарушил свое обещание не действовать в одиночку, и с его стороны было наивно пытаться преждевременно впутать меня в эту историю. Поэтому я объяснил, что все зависит от согласия Гиммлера, которое я надеялся получить еще в тот же день. Вечером мне позвонил Гиммлер и сразу же вызвал к себе. К сожалению, я должен был обсудить с ним еще ряд наших служебных вопросов в области разведки, что заняло довольно много времени. Когда я наконец сообщил ему о поступке Лютера, то заметил, что он занервничал и куда-то заторопился. Сразу же после моих слов в кабинет заглянул обергруппенфюрер Вольф, напомнивший Гиммлеру, что пора собираться. Я не знал, что в этот вечер ему еще предстоит быть на большом собрании, иначе бы я попробовал начать обсуждение этого вопроса пораньше. После того, как Вольф вскоре вышел, я еще раз попытался склонить Гиммлера на немедленные действия в поддержку Лютера. Гиммлер колебался, не находя себе места. В тот момент, когда, казалось, он решился сказать «да», вернулся Вольф, неся шинель Гиммлера. Гиммлер встал и сказал: «Хорошо, согласен».
Но тут в разговор неожиданно вмешался Вольф, который терпеть не мог Лютера, и, видимо, что-то уловил из нашего разговора: «Но позвольте, рейхсфюрер, не можете же вы допустить, чтобы обергруппенфюрера СС Иоахима фон Риббентропа, одного из высших членов нашего ордена, скинул какой- то подлец Лютер. Это было бы грубым нарушением орденских обычаев. Я уверен, что Гитлер никогда не согласится с этим».
Я прекрасно знал, что судьба Лютера, если его теперь обвинят в нарушении этикета СС, будет решена бесповоротно. Я лихорадочно раздумывал, что же делать. В тот момент мне показалось, что разумнее всего было бы отказаться от сопротивления и дождаться более выгодного момента. К тому же я заметил, что неприязнь Гиммлера к Лютеру проснулась вновь, разбуженная словами его адъютанта Вольфа. «Да, да, Вельфхен, вы правы…»
Я еще раз попросил его не принимать поспешного решения в этом деле — ведь вопрос сложный, с далеко идущими последствиями. Но я боялся, что Гиммлер уже принял решение. Разочарованный я вернулся домой, не зная, что будет дальше. Я бы охотно еще раз той же ночью поговорил с Гиммлером, но знал: он не любил, когда его беспокоят в часы досуга. Я перебирал в уме тысячи возможностей, но так и не мог найти способа, как избежать наихудшего.
Среди ночи мои размышления прервал звонок Мюллера. Он попросил меня сообщить ему все, что я знаю о деле Лютера. Кроме того, он сказал, чтобы наутро к нему явился референт Лютера и в письменном виде изложил ему содержание своего сообщения мне. Он, Мюллер, думает использовать это объяснение как главную улику против Лютера.
Рано утром мне позвонил Гиммлер. Он попытался отговориться: «Успокойтесь, против Лютера не принято до сих пор окончательного решения. Что бы ни случилось, у нас еще достаточно времени, чтобы обдумать это дело. Я постараюсь предоставить вам возможность обсудить этот случай со мной еще раз».
Но уже на следующий день Мюллер допросил одного из близких сотрудников Лютера, который после этого был арестован. За ним пришла очередь многих других чиновников министерства иностранных дел и, наконец, самого Лютера. Но во время продолжительных допросов, которым подверглись все обвиняемые, они продолжали держаться своих первоначальных показаний. В результате против Риббентропа были выдвинуты такие тяжкие обвинения, что уже этих немногих показаний — если бы высшее руководство страны сознавало свою ответственность — было достаточно для того, чтобы уволить Риббентропа. Но механизм Третьей империи действовал иначе. Обычаи великого ордена СС были превыше всего. Поэтому наиболее опасные для Риббентропа показания были изъяты из протоколов допроса и исчезли в письменном столе Гиммлера. Сделал ли Гиммлер это только потому, что хотел сберечь доброе имя СС, или же для того, чтобы иметь в запасе на случай необходимости в будущем материал против Риббентропа, я так никогда и не узнал.
Через восемь дней Риббентроп получил полный текст протоколов допросов, с которыми он отправился к Гитлеру. Об этой «афере» он сказал, что здесь налицо злонамеренный выпад нижестоящего служащего против внешней политики, курс которой проложен лично Гитлером. Поэтому он требует, сказал он, за неподчинение сместить Лютера с занимаемого им поста, а за пораженческие настроения повесить! Но это даже для Гитлера показалось чрезмерным. Наверняка он обсудил этот вопрос с Гиммлером, поскольку, в конечном счете, ограничился увольнением Лютера и заключением его в концентрационный лагерь.
Когда я после этого разговаривал с Гиммлером на эту тему, я прямо сказал ему, что его позиция в этом деле была достойной сожаления. Он молча воспринял этот упрек. Все же он отказался подвергнуть коллег Лютера тяжким наказаниям, которых добивался Риббентроп, и настоял на том, чтобы ограничиться посылкой их на фронт для службы в войсках СС.
Когда война окончилась, я слышал, что после вступления русских в Германию Лютер отказался сотрудничать с ними в строительстве моста в восточном секторе Берлина под предлогом, что он долгое время провел в концлагере. За это он, по всей вероятности, был расстрелян.
Дело Лютера с достаточной ясностью показало мне, какие роковые последствия могут иметь поспешные действия. Признаюсь, что теперь меня беспокоило то обстоятельство, что Гиммлер уполномочил меня, самого молодого сотрудника своего штаба, вести переговоры с союзниками. Теперь мне просто-таки приходилось подавлять в себе чувство неуверенности. Было ли обещание Гиммлера искренним и серьезным? Мне казалось, что нерешительность, присущая его характеру, вновь начинает преобладать, поэтому я решил в своих требованиях к нему не переступать дозволенные границы. Я считал более целесообразным выждать, пока дело Риббентропа уляжется, и пользоваться для осуществления моих планов только теми разведывательными связями, которые я создал сам.
В конце лета 1942 года я впервые попытался установить связи с Западом. Необходимо было осторожно прозондировать через английского генерального консула Кейбла, находящегося в Цюрихе, возможность скорейшего окончания войны [42]. При этом я надеялся, что м-р Кейбл сможет довести об этом до сведения Черчилля. Однако трудность состояла в том, чтобы устранить подозрения англичан в том, что мы — как и в деле Венло — ведем «игру». Кейбл, насколько я мог думать, был хорошо проинформирован о моей позиции и обо мне лично, и высказал готовность начать предварительные переговоры с уполномоченным представителем немецкой стороны. Позднее он сообщил
