Алексиевец обменялся взглядами с двумя другими патрульными, которые к тому моменту уже закончили осмотр подскамеечной части вагона. Затем старший перекрестил своим АКЭЛом воздух над проходом, и кивнул на дверь в тамбур. Не проронив больше ни слова, святназ двинулся дальше.
На Московском я вышел из вагона в твердой уверенности, что с меня хватит. И с чего я взял, что «агент по недвижимости» как-то причастен к моим фокусам с предсказаниями? Только на том основании, что он и я – два психа с похожими заморочками? Нет, довольно гоняться за тенью, пора домой. На моем счету всего тридцатка, мое лицо выдает пренебрежение Великим постом, а для сусликов-телепатов я вообще пустое место.
Я в последний раз оглядел вокзал и спустился в переход. Навстречу из туннеля летели звуки, больше всего напоминающие то, что слышится, когда соседи сверху передвигают тяжелую мебель по линолеуму.
Нищий в драной хламиде – в прошлой жизни она могла быть и святназовской ряс-палаткой, и макинтошем от Apple – стоял на повороте туннеля и мучил деревянную блок-флейту. Вряд ли это можно было назвать музыкой. Правда, время от времени серия из трех-четырех писков образовывала нечто, смутно знакомое – но тут же, не дав вспомнить, исполнитель обрывал намек на мелодию очередным немыслимым пассажем. Казалось, все старания нищего направлены на то, чтобы раздражать прохожих этой какофонией и неудавшимся припоминанием.
Я заранее ускорил шаг, намереваясь пройти туннель побыстрее. Но еще через несколько шагов увидел на полу перед горе-флейтистом нечто, что зацепило глаз и не отпускало, пока я не подошел ближе. Изящная хрустальная фигурка – рюмка в форме женского торса? – стояла на краю грязной картонки, которую нищий использовал в качестве подстилки для своего «полу-лотоса».
– Купи вечность, добрый человек.
Ни в интонации сидящего на полу бомжа, ни в его лице не было ни капли просительности. Казалось, он отвечает на какой-то будничный вопрос.
Я взял хрусталь в руки. У рюмки не было дна! Это вообще была не рюмка, а песочные часы – но без песка и без крышечек, которыми обычно закрыты оба конца сосуда.
– Купить не смогу, – сказал я. – А вот обменять…
– Не из Новых Нетских часом? – В глазах бомжа заиграли веселые искорки.
– Нет, но… люблю меняться, – ответил я. О том, что деньги на исходе, я тактично умолчал.
– Ясно, – подмигнул бомж. – Я тоже люблю. Чего у тебя?
Я вынул брелок с нью-йоркским «песчаным долларом» – совершенно бесполезный теперь, когда личка заменила все мои ключи. Отстегнув от брелка посеребренную ракушку, я положил ее на картонку, справа от таких же бесполезных песочных часов без песка. Потом подвинул ракушку немного вперед, как того требовал ритуал обмена – странная современная причуда, которой меня научил Саид. Бомж некоторое время рассматривал оба предмета.
– Песок, – сказал он наконец и подвинул часы вперед.
– Песок, – согласился я и снял хрустальную фигурку с картонки.
Общая ассоциация, связывающая два предмета, была подтверждена обеими сторонами: обмен состоялся. Бомж, однако, не стал прятать «песчаный доллар», а оставил его на картонке. Вероятно, до следующего обмена.
– А сигаретки не будет? – спросил он.
– Будет.
Он потянулся к предложенной пачке, но не стал брать сигарету:
– У тебя ж последняя…
– Ну, оставишь половину.
Нищий с удовольствием закурил и неожиданно спросил все тем же будничным голосом, словно мы давно знакомы:
– Ищешь Куба?
– Кого? – переспросил я.
– Был у нас такой. У него фамилия была чудная. То ли Кубилин, то ли Кубарев. А звали просто Кубом.
– А кто вам сказал, что я кого-то ищу?
– Дак у тебя во лбу написано.
Ослышался ли я, или он так и сказал: «во лбу»?
– Я ищу человека, который называл себя «агентом по недвижимости».
– Это Куб и был. Только он себя такими мудреными словами мог называть. Еще он был «распределитель бабочек», и как-то там еще… не помню уж.
– А почему «был»?
– Так помер он. Аккурат неделю назад и отбросил коньки.
Больше мне нечего было узнавать. Я взял протянутый мне окурок. Нищий, продолжая меня разглядывать, поинтересовался:
– А ты часом не родственник? Лицом-то похож.
– Родственник. Брат… двоюродный.
