Только успел я стабилизировать положение самолета, как мощный удар свел на нет мои усилия. Линии авиагоризонтов и цифры гирокомпасов буквально запрыгали перед глазами. Все это сопровождалось страшным ревом. Да, без сомнения, страшный рев рвался из левого мотора!..
Двигатель возвращался к жизни с неудержимой силой, повернувшей самолет градусов на тридцать вправо. Я не мог ничего поделать главным образом из-за того, что перевел триммеры вправо. Я поспешно поставил их в нейтральное положение — в центр.
По мере того, как шум заработавшего мотора нарастал, у меня появилось чувство, словно я сам возвращаюсь к жизни и начинаю дышать. Волна неописуемой радости захлестнула меня. Поначалу я молчал, не осмеливаясь произнести хоть слово или как-то выдать свои чувства, — столь невероятным было то, что мотор заработал.
Рядом со мной Алькоб сдвинул левую ногу и вытянул руки. Он тоже не произносил ни слова, но я чувствовал: он, как и я, понял, что фортуна вдруг в мгновение ока повернулась к нам лицом. Мы ступили на дорогу, ведущую в мир живых!
Я первый прервал молчание:
— Сегодня не наш черед, Алькоб!
Выражение классическое и бессмысленное. Я немедленно занялся управлением, уменьшил наддув, исправил положение рычагов винтов и так далее. Огромное внутреннее напряжение, леденящий ужас — все это исчезло, погружаясь в забвение… Двигатель воскрес! Я был счастлив, бесконечно счастлив, и неописуемая радость рвалась из меня.
Это состояние длилось пять-шесть секунд… Может, десять! Не больше!.. Да!.. Это так… Наше счастье длилось столько же, сколько длятся сны! Прекрасные сны!..
Я снова почувствовал давление правой педали и резкое торможение слева. Оно, казалось, готово было нас опрокинуть. Давление наддува левого мотора, достигшее почти 25 дюймов в момент возрождения надежды, за секунду упало до нуля. В ужасе следил я за движением бессильно опавшей, как лопнувшая шина, стрелки.
Рокот мотора затих. Винт продолжал вращаться по инерции и тормозил со страшной силой. Алькоб и я сидели, не шевелясь, не произнося ни слова. Мы ждали!.. Целую вечность ждали повторения чуда!.. Ждали, что мотор опять воскреснет!.. Этого не случилось!..
Скрепя сердце я снова решил вернуть лопасти винта во флюгерное положение, иначе машина стала бы неуправляемой.
Снова пришлось возиться с триммерами, чтобы удерживать машину в положении, близком к горизонтальному. Правда, мы уже давно забыли, что такое «горизонтальное» положение, и могли судить о нем лишь по приборам, которым едва ли можно было доверять. Несколько раз, когда другие рули управления и приборы на время отвлекали меня от авиагоризонта, я обнаруживал, что он показывает совершенно немыслимое положение. И тогда долгие минуты с большими усилиями мне приходилось подправлять, корректировать все заново. Мои старания наводили на мысль о затерянной в бушующем океане неуправляемой шлюпке, которая вот-вот перевернется.
Все изменения в положении самолета, управление режимом работы двигателей, повороты триммеров не позволяли мне сосредоточиться на показаниях авиагоризонтов. Именно поэтому всякий раз, когда я обращал внимание на один из авиагоризонтов, тот как бы призывал меня к порядку, предупреждая, что самолет с минуты на минуту может перевернуться, и каждое такое предупреждение казалось последним.
Хотя рокот ожившего мотора и последовавшее затем его молчание потрясли меня, сам факт возвращения мотора к жизни даже на короткое время вселял надежду. Может быть, снизившись еще, мы найдем более благоприятные условия.
Поэтому и принял решение снижаться, на сей раз с меньшей скоростью, до 500 футов в минуту, с убранными шасси и закрылками, внимательнее, чем когда-либо наблюдая за приборами, контролирующими работу доблестного мотора, который продолжал удерживать нас в воздухе среди страшной бури.
Я прекратил снижение на 4000 футов. Потом некоторое время выжидал. Вихри мыслей проносились в моей голове. Итак, я потерял целых 8000 футов высоты из 12000 и почти ничего не добился. Мы снижались в поисках безоблачной или теплой зоны, с более благоприятными условиями, в которой можно завести левый мотор… До сих пор мои действия не приводили ни к чему. По мере снижения температура повышалась, но метеорологические условия оставались прежними. Буря свирепствовала по-прежнему. Страшное чудище продолжало заваливать нашу бедную машину снегом. Снег, снег и снег! Всюду, без конца! Ни секунды передышки! Плотный безжалостный снег с ожесточением мчался на лобовое стекло, не давал нам хотя бы на секунду что-нибудь увидеть.
Я решил снова завести мотор на той высоте, где прекратил снижение. Его следовало завести любой ценой. Я был уверен: без него ни за что не выкарабкаться.
На сей раз я выполнял маневр медленнее. Сначала убедился в том, что самолет приобрел устойчивый горизонтальный полет. Я напрягся, готовясь выдержать любую тряску, если двигатель заведется, и вновь приступил к целой серии действий, повторяющих предыдущий маневр, правда, на этот раз без особого оптимизма.
Рычаг шага винта… Триммеры… Ручка газа… Вспомогательный электронасос для подачи бензина… Зажигание… И авиагоризонт, который все время призывает меня к порядку!.. Винт снова начал вращаться под действием потока, который ударял по поверхности лопастей. Но больше — ничего!.. Ничего, кроме зловещего свиста. Встречный поток силой прокручивал двигатель. Никакой тяги, никакой реакции. Обычное торможение, занос влево и опасное колебание самолета, судя по авиагоризонту.
Несколько тяжелых секунд ожидания… и жестокая борьба за то, чтобы удержать самолет в горизонтальном положении. Надежды не оставалось, и я решил отступить, проделав в обратном порядке все операции, чтобы вернуть лопасти в положение флюгера. Это позволяло по крайней мере управлять самолетом и удерживать его в воздухе.
За зсе это время мы с Алькобом не обменялись ни словом. Я решил еще немного снизиться, и вновь началось ныряние вслепую.
Наш мир ограничивался шкалами, стрелками и цифрами Остальная вселенная исчезла давным-давно. Не было ничего, кро ме приборов, по которым мы искали дорогу к жизни. Цифры говорили о том, куда мы движемся, к северу или югу, к западу или востоку, быстро или медленно… Подвижные шкалы двух авиагоризонтов время от времени предупреждали: «Нос опускается!..» «Нос поднимается!..», «Правое крыло кренится!..», «Левое крыло клюет!..» Другой прибор сообщал, что мы снизились до высоты 2000 футов. Какая разница, две или сколько?.. Вокруг было все то же. Все та же снежно-ледяная буря, а ведь мы на 10000 футов ниже, чем вначале. Это показывали бортовые высотомеры. И это значило, что мы близко к земле, слишком близко, что вот-вот налетим на какой-нибудь холм, не имея возможности ни уклониться, ни увидеть, как он наплывает на нас!
Отчаяние и желание хотя бы мельком увидеть землю толкнули меня на это безумие — снижаться до 2000 футов, не видя ничего! Теперь эта цифра поразила меня, и я ужаснулся, осознав истинное положение вещей. Я понял, что конец близок.
В отчаянии я прекратил снижение, на этот раз окончательно. Снижаясь, мы не добились ничего, не нашли ни просветов, ни разрыва меж облаками, где хоть на несколько секунд можно было бы перевести дух. Мы так и не увидели землю, но чувствовали ее близость, хоть высотомеры и показывали 2000 футов, мы-то знали, что это 2000 футов над уровнем моря. А судя по картам, минимальная высота полета по приборам здесь — 4000 футов. Мы знали, что где-то под нами, сбоку или впереди, тянется цепь сравнительно небольших холмов, но отдельные их вершины достигают высоты нашего полета.
Мы потеряли 10000 футов, а взамен не получили ничего. Только возросла опасность. Лишь одно небольшое изменение все-таки произошло на этой опасной для нас высоте — температура наружного воздуха приблизилась к 0 °C, снежные хлопья стали крупнее, плотнее и как-то мягче. Изменился и шум за лобовым стеклом, теперь слышались не сухие щелчки льдинок по стеклу, а мягкий приглушенный шорох снега.
Я решился на третью, последнюю, попытку завести двигатель. Перед тем как начать выполнение маневра, я помедлил несколько секунд, взвешивая все опасности, которые могли ожидать нас на такой
