Поскольку дотянуть машину до стоянки на одном двигателе было невозможно — колеса не позволила бы, одно из них по самую ось увязло в грязи, — мы решили снять обтекатель с левого мотора и попробовать запустить этот мотор.
Едва мы приоткрыли дверь кабины, как порыв ледяного ветра обдал нас с головы до ног мокрым снегом. Холод пронизал нас, мы хотели спускаться, но услышали характерный рев мотора. Где-то с трудом пробиралась по грязи автомашина. Сквозь яростный ураган воды и снега мы с удивлением увидели «Рено- 6», сверкающий, как новенькое су. Малыш храбро боролся с ветром и грязью, его кидало из стороны в сторону, подбрасывало на ухабах, но он упорно двигался к нам.
Это был диспетчер с контрольного пункта. С его стороны было крайне любезно приехать за нами. Отложив запуск мотора, мы позволили себе соблазниться его предложением подбросить нас к зданию аэропорта. Под проливным дождем, по щиколотку в грязи мы прошлепали те три-четыре метра, которые отделяли нас от автомашины.
Контрольно-диспетчерский пункт представлял собой дощатый, покрытый оцинкованным железом барак, который, вероятно, был известен много лет назад моим предшественникам из Аэропостали. Я вошел в него с любопытством, смешанным с почтением и уважением, как в музей или святилище. Имена великих авиаторов, которые я не осмеливаюсь назвать, приходили мне на ум. Аромат старого дерева оживил во мне воспоминания об этих героях, населявших мечтания моей юности.
Маленький письменный стол, шкафы со стеклянными дверцами, в которых груды бумаги. В центре — допотопный стол, испещренный следами долголетней службы. Мое внимание привлекла огромная круглая печь, которая уютно гудела. Рядом стоял стул. Немного дальше, за приоткрытой дверью, виднелся и сам контрольно-диспетчерский пункт. Там стояли громоздкие электронные, аппараты, прослужившие не менее полувека. Оператор чрезвычайно любезно предложил нам развесить одежду на стуле перед печкой, что мы тут же и сделали.
Затем этот добрый человек угостил нас знаменитым мате — патагонским чаем. Для меня он имел особый вкус, я вкушал его как истинный знаток. Питье такого рода — знак дружбы. Я словно помолодел. Наслаждаясь мате, я ощутил себя в той жизни, которую я вел двадцать два года назад, когда летал на старых фанерных двухмоторных самолетах воздушной линии Рио-Гальегос — Рио-Гранде — Ушуая.
Сидя около печки, мы рассказали оператору некоторые подробности нашего полета. Но уже через 15 минут мне стало невмоготу. Я был уверен, что Алькоб, как и я, не мог долее пребывать в приятной праздности, в то время как наша машина, брошенная в грязи, стояла на середине полосы.
— Алькоб, что если попытаться запустить мотор?
Алькоб никогда не говорил «нет». Он всегда был согласен на любую работу, в любых условиях, в любую погоду, в любое время, при любой температуре воздуха. За годы работы у меня переменилось 20 напарников; Алькоб единственный никогда не возражал.
Не успел я договорить, как мы были готовы возвратиться ксамолету. Пришлось выдержать маленький бой с оператором — он непременно хотел подвезти нас на своей машине. Мы наотрез отказались — нельзя же было допустить, чтобы этот добрый малый калечил из-за нас полученный в этот самый день «Рено», который, конечно же, стоил ему недешево.
Буря свирепствовала по-прежнему, шел густой снег с дождем, небо закрывали облака, порывы ветра порой достигали скорости более 100 километров в час.
Обходя топкие места, мы, как утки, заковыляли по грязи и камням.
Мы знали, что работа будет не из легких. Придется решить множество больших и малых задач — демонтировать обе половинки капота левого мотора и разобраться, что же произошло. Если удастся устранить причину, попытаться запустить мотор. Вытащить самолет из грязи и довести его до стоянки можно лишь в случае, если оба мотора будут работать.
Демонтаж половинок капота, сделанного из стекловолокна, тяжелого и хрупкого, — операция, сложная даже в обычную погоду. Сегодня же, под дождем и при таком ветре, это в сто раз труднее.
После жесточайшей борьбы с ураганным ветром, вырывавшим из рук огромные панели, нам удалось, ничего не сломав, снять половинки капота. С бесконечными предосторожностями мы отнесли панели на край полосы и привалили их большими камнями.
То, что мы увидели, буквально потрясло нас: точно в нижней половинке капота, копируя ее форму, висела глыба льда килограммов в двадцать весом.
Мы осторожно освободили воздухозаборник и досуха вытерли основной воздуховод, где скопилось много воды и снега. Затем начали пробные запуски. Казалось бы, коль скоро система подачи воздуха свободна, все должно получиться! Должно! Но совершенно неожиданно появилась загвоздка — электромотор стартера отказывался вращаться!
Вот когда оценил я самоотверженность своего помощника. Потный, промокший насквозь под дождем, стоя по щиколотку в грязи, Алькоб начал вручную крутить тяжелый винт. Временами ветер валил Алькоба с ног. Лопасти и вся система, скованные льдом, едва прокручивались, и это не давало никакого результата. Концы лопастей чиркали по грязи. Алькобу приходилось стоять в очень неудобной позе из-за того, что мотор установлен низко. С силой рванув лопасть, надо было вовремя убрать голову на случай, если мотор вдруг заведется. Проделывать это было исключительно опасно и тяжело. Тем не менее Алькоб продолжал отчаянно сражаться, не жалуясь и даже иногда улыбаясь при виде безрезультатности своих усилий. И так в течение часа. В конце концов он в изнеможении свалился.
Мы ничего не добились, кроме того, что покрылись грязью с ног до головы. Постоянно забираясь в кабину, мы наносили густой липкой грязи и в нее, и это особенно раздражало нас. Не хватало еще разуваться всякий раз, перед тем как устранить то или иное повреждение.
Убедившись, что вручную двигатель не завести, мы занялись стартером. Минут за сорок мы сняли его, осмотрели, снова собрали и установили на место. Мы не чувствовали ни холода, ни зарядов мокрого снега, ни промокшей одежды и царапин на руках, не обращали внимания на грязь… Лихорадочное напряжение охватило нас; нам надо было запустить этот мотор. И ни о каком, даже самом малом отдыхе не могло быть и речи, пока мы не увидим его работающим.
Наконец-то ровное стрекотание электродвигателя полностью вознаградило нас за наши труды. Винт теперь прокручивался, но мотор по-прежнему не подавал признаков жизни. Мы без устали старались его оживить. Час? Два? Может, три часа! И вдруг с неописуемой радостью мы услышали слабый взрыв в одном из цилиндров. Два-три оборота вхолостую, затем вновь глухой взрыв. Лопасти винта рванулись и замерли вновь. Что мог сделать один цилиндр? Дав остыть стартеру, мы начали все сначала. Прошло еще не менее сорока пяти минут. Наконец забрала два цилиндра, потом три!.. Потом сразу — все!.. Дело сделало. Машина мощно гудела, как ни в чем не бывало.
Нас обоих, Алькоба и меня, обуял дикий восторг. Это был самый удивительный миг этого дня.
Вырулить к стоянке оказалось делом нелегким. Колеса вязли в грязи, оставляли глубокие борозды. Пришлось прибавить газу. Это, в свою очередь, привело к оседанию амортизаторов, и винты теперь задевали землю, отбрасывая комья грязи и гравий на фюзеляж и нос самолета.
Когда мы повернули направо на рулежную дорожку, ветер прежней силы стал боковым, что сильно осложняло маневр. Мы протянули метров сто по настоящему болоту. Оба мотора работали, как на взлете, мы соскальзывали то вправо, то влево, винты чиркали по земле. В один, особо сложный момент машина, развернувшись поперек дорожки, двигалась боком под углом шестьдесят градусов к ее оси.
В конце концов мы добрались до площадки утрамбованной земли, рядом с контрольной вышкой. Остановив двигатели, мы с сожалением обнаружили, что несколько лопастей повреждено камнями; на фюзеляже, на передней части, на уровне двигателей, видны следы сильных ударов гравия, в нескольких местах пробита обшивка.
Позже произошел странный случай, не очень, впрочем, важный, но сильно меня удививший. Когда мы возвратились в здание, чтобы обсушиться, оператор спокойно спросил нас:
— Вы обедали?
Услышав его вопрос, мы с Алькобом чуть не подскочили от удивления. Как бы очнувшись от летаргического сна, мы возвратились к действительности и одновременно посмотрели на часы. С того
