интеллектом и волей – прежде всего.
Бывший студент режиссерского факультета должен оценить драматургию, предложенную ему судьбой. Он создал лучшую в России телекомпанию, снимал и назначал министров, спасал Ельцина, сидел в Бутырках…
При Путине путь на Родину Гусинскому заказан – здесь его немедленно посадят снова. Но не из-за злоупотреблений или хищений – не будем лукавить. Воровать в России по-прежнему можно, и с большим комфортом: по-мелкому это делается в частном порядке, для захода в бюджетные закрома надо быть «государственником». Государственникам особо крупных размеров здесь разрешается даже развязывать войны.
А вот «уходить из-под крыши» не рекомендуется никому.
Последний, кажется, шанс вернуться «под крышу» у нас был в январе 2001-го. Все началось с вызова на допрос Татьяны Митковой – по поводу полученных ею (за семь лет до того!) кредитов на квартиру. Размер этого кредита власти сделали достоянием общественности еще накануне. Раньше подобная информация «сливалась» в прессу безымянно, но той зимой власти уже ничего не стеснялись, и о Таниных кредитах Центр общественных связей Генпрокуратуры сообщил официально (УК РФ, ст. 137, ч. 2, если кому интересно: «нарушение неприкосновенности частной жизни, совершенное с использованием служебного положения»).
Мы решили, что это уже перебор, и наутро, оповестив собратьев-журналистов, собрались у «Медиа- Моста», чтобы проводить Миткову на допрос в следственное управление, благо рядом – и сказать вслух кое-что из того, что думаем про всю эту мерзость.
Вот там-то Света Сорокина и выдала прямо в телекамеру: Владимир Владимирович, мы, конечно, не олигархи и не акционеры, но НТВ – это прежде всего именно мы. Может, найдете время, встретитесь с нами?
В тот же день Сорокиной позвонили из Кремля. Светы в кабинете не было, и редактор честно сказала звонившему, что ему придется немного подождать. Сорокину нашли и доставили к трубке, и вскоре мягкий голос нашего нового гаранта посетовал ей: зачем же, Светлана Иннокентьевна, обращаться ко мне через телевизор? Могли бы просто позвонить.
– Прошли те времена, Владимир Владимирович, когда до вас можно было дозвониться, – ответила земляку прекрасная в своей прямоте Светлана Иннокентьевна (за то и любим).
И они договорились, что в ближайший понедельник представители творческого коллектива НТВ придут в Кремль – пообщаться…
29 января 2001 года, ближе к полудню, мы стояли у Василия Блаженного, дожидаясь часа встречи. Редкие в утренний час прохожие подходили, фотографировались с нами и уходили по своим делам, а мы оставались стоять, как фанерные манекены на Арбате.
И тут появилась Тетка.
Она подошла к нашим звездным девушкам (Света, Таня, Ира, Марианна) и, безошибочно выбрав Миткову, потребовала от нее денег на новую шубу, мотивируя требование тем, что старую ей только что испортили в ателье на проспекте Мира.
Сначала я подумал, что это обычная городская сумасшедшая, без социальных осложнений – и решил для досуга прилечь на эту амбразуру сам. Я отвел тетку в сторонку, выслушал еще пару раз историю про ателье, посочувствовал, а потом, пытаясь поставить ее горемычное сознание на логические рельсы, вкрадчиво поинтересовался: а почему, собственно, деньги на новую шубу ей должна давать Миткова?
Признаться, этим вопросом я рассчитывал поставить Тетку в тупик. Как бы не так!
– А ничего, – сказала Тетка, – она богатая! Семьдесят тысяч от Гусинского получила.
И я понял, что Центр общественных связей прокуратуры не зря проедает наш хлеб.
Тетка кричала про эти семьдесят тысяч, изредка разбавляя прокурорскую бухгалтерию личными наблюдениями типа «небось не в шахте работаете!» Когда, окруженные фотографами и телеоператорами, мы пошли в Кремль, она двинулась с нами – двенадцатой. Я благодарен охране Кремля за то, что она не дала Тетке пообщаться с президентом России.
Ему и так непросто.
Нас провели в президентскую библиотеку, куда вместо Путина пришел его пресс-секретарь и попросил нас – подождать, а Сорокину – пройти к Владимиру Владимировичу для разговора тет-а-тет.
Милые у них там нравы.
Сорокаминутную паузу коротали, кто как мог. Одни травили анекдоты, другие осматривали библиотеку; я в притворной рассеянности спер на память пару карандашей из президентской карандашницы.
Парфенов придирчиво щупал книжные, сделанные «под старину» шкафы, обзывал все это «Хельгой» и прикидывал, сколько Пал Палыч Бородин мог наварить на одной этой библиотеке – имея в виду разницу между реальной стоимостью «новодела» и предполагаемой сметой.
Кстати, о кремлевской смете. Несколько лет назад один мой добрый приятель, журналист N., будучи во Флоренции, наткнулся на лавку, в которой делают оттиски больших гравюр с видами этого города. Шлепают их, как фантики, но – по старой технологии, на камнях, «под старину» опять-таки.
Склонный ко всему прекрасному, мой приятель купил несколько имевшихся в лавке пейзажей, по 35 долларов за штуку, а спустя какое-то время увидел такие же – в Кремле, на стенах одной залы, в роскошных рамах. Он спросил у местного краеведа, что это за гравюры, и выяснилось, что – эпоха Возрождения, шестнадцатый век, подлинник…
Карла дель Понте, Мисюсь, где ты?
Но вернемся в президентскую библиотеку. Через сорок минут после нас там появился Путин. Парфенов, по привычке внимательно относиться к материальным свидетельствам времени, вслед за шкафами успел ощупать при рукопожатии и президента, и через пару дней после встречи мне было авторитетно доложено, что костюмчик на Владимире Владимировиче был из хорошей тонкой шерсти, предположительно меринос.
Президент обошел нас по кругу, поздоровался с каждым; мы расселись.
Протокольная съемка завершилась, и Путин сообщил, что готов нас выслушать. Я набрался наглости – и заговорил первым. Не потому, что считал себя главнее остальных пришедших в Кремль – скорее, наоборот. Товарищи мои – люди серьезные, а я со своим шутовским амплуа могу себе позволить чуть больше остальных. Вот, для начала, я и поинтересовался, готов ли Владимир Владимирович говорить с нами откровенно – или мы будем оставаться в рамках взаимного пиара?
– Какой пиар? – удивился Путин. – Я в этом ничего не понимаю…
Тут я впервые увидел, что глаза у нашего президента – голубые. Придя в себя после этого открытия, я от имени журналистов НТВ изложил нашу первую просьбу – отпустить заложника…
Антон Титов, финансовый директор «Медиа-Моста», был арестован незадолго до нашего прихода в Кремль. Остальные фигуранты дела к тому времени благоразумно слиняли с Родины, а Антон продолжал ходить на допросы. На допросе он и был арестован. Видимо, за чрезмерную наивность его содержали в Бутырках и допрашивали по ночам – к испанским слушаниям по делу Гусинского прокуратуре срочно нужны были какие-то показания. Насколько мне известно, просили у Антона и показаний на Киселева… Антон их не дал, и просидел в Бутырках два года. Заметая следы, власти выпустили его на свободу с унизительным условным приговором – и не преступник, и не честный человек…
Но это случилось только в конце 2002-го, а в начале 2001-го президент Путин выслушал меня и с сожалением заметил, что помочь нам в титовском деле никак не может, потому что прокуратура в России – по Конституции – институт, оказывается, совершенно независимый.
Я-то не знал.
Разве я мог предлагать президенту России нарушить Конституцию? О, нет! Я только попросил его позвонить Генпрокурору Устинову – и поинтересоваться: почему отца малолетнего ребенка – не убийцу и не насильника – держат в Бутырках на строгом режиме и неделю напролет пытают ночными допросами? Я выразил уверенность, что после такого звонка независимая прокуратура, совершенно независимо, отпустит Титова под подписку о невыезде – примерно через полчаса.
Президент выслушал меня и спросил:
– Виктор Анатольевич, вы что же, хотите, чтобы мы вернулись к телефонному праву?
И серые глаза его снова сверкнули на меня немыслимой чистоты голубым цветом. В продолжение
