— Черт побери! — взъярился он, ощутив нарастающее в душе чувство беспомощности. — Да ответь же ты мне!
11
На вторую ночь Сайасконсетская Салли заметила красный мигающий огонь справа по носу. Ходовые огни какого-то судна. От этого зрелища в уголке глаза набрякла слеза; Салли вдруг потянуло домой. Но она утерла слезу тыльной стороной ладони и тяпнула еще глоточек шерри. В тесной рубке шхуны было уютно и относительно тепло; по раскинувшейся вокруг морской глади, посеребренной светом луны, бежали длинные валы. Даже если тебе некуда податься, подумала Салли, от килей, рулей да крыльев становится как-то лучше на душе. Она рассмеялась. Особливо, если ты припас бренди. Она клюкнула еще разок. Обвившись вокруг запястья, ветерок потянул бутылку за горлышко.
— Черт тебя дери! — взвизгнула Салли. — Пшел отсюдова!
Она замолотила кулаком по воздуху, будто хотела прогнать протосущество, крепко прижав бутылку к груди. Ветер размотал лежавшую за ее спиной бухту троса и заныл в трюме. Салли, покачиваясь, заковыляла к двери.
— Фху-у-у-ух! — передразнила она. — Нечего тут на меня хухухать своим бандитским утробным голосом, ты, ублюдок фигов! Ступай прикончи еще одну чертову рыбину, если уж заняться нечем. Дай мне спокойно выпить.
По правому борту вскипели волны — большие, будто черные зубы. От неожиданности Салли едва не выронила бутылку, но после разглядела, что это и не волны вовсе, а водяные образы, слепленные протосуществом.
— Облажался, задница! — гаркнула она. — В киношке я видела и получше!
Она сползла спиной по косяку и уселась в двери рубки, вцепившись в бутылку. Слово «кино» навело ее на воспоминания о виденных фильмах, и Салли принялась распевать песни из них. Она пропела 'Пою под дождем', 'Голубую луну' и 'Нежно меня люби'. Между куплетами она отхлебывала бренди и, когда достаточно разогрелась, завела свою любимую.
— Трель, что ты слышишь, — взревела она, — то Салли поет! Радость, что тысячу лет не умрет! — Она рыгнула. — Эхо подхватит песню ее… Следующую строчку Салли позабыла, и концерт окончился.
Ветер взвыл вокруг, и мысли ее стремительно пошли ко дну, где остались лишь неясные стремления, издерганные нервы и кровь, звенящая в ушах. Мало-помалу она вынырнула на поверхность и обнаружила, что от всех ее чувств осталось лишь сожаление — не о чем-нибудь конкретном, а так, вообще; генеральные сожаления. Генеральские. Ей представился старый служака с моржовыми усами, в опереточном мундире, с эполетами, как суповые тарелки. Она никак не могла отделаться от этого видения и начала гадать, не означает ли оно что-либо важное. Если да, то она не в состоянии добраться до смысла. Как строчка ее любимой песни, он вытек сквозь одну из брешей, зияющих в ее памяти и рассудке. И жизнь вот так же утекла, оставив по себе лишь неразбериху одиноких ночей, болеющих собак, морских гребешков и полуутопших моряков. И среди этого болота не торчит ни одна веха, отмечающая что-либо важное. Ни одного памятника свершению или роману. Ха! Ей так и не встретился мужчина, способный на то, что они якобы могут. Самые рассудительные, кто ей повстречался, это потерпевшие кораблекрушение; глаза у тех были большие и темные, словно они заглянули в жуть хляби морской, бесследно смывшую с них гордыню и недомыслие. Голова у Салли пошла кругом от попыток распутать клубок собственной жизни, насадить жизнь на булавку, будто мертвую бабочку, и вникнуть в ее узоры; но скоро Салли осознала, что кружится на самом деле. Сперва медленно, а там все быстрее и быстрее. Ухватившись за дверь рубки, она встала и поглядела за борт, вцепившись в дверь обеими руками. Шхуна описывала круг за кругом по краю черной водяной чаши диаметром в несколько сотен ярдов. Водоворот. Лунный свет помуравил его угольные стены, но дна не достиг. Его оглушительная, неукротимая мощь напугала ее, вызвав головокружение и тошноту. Но уже через миг Салли отогнала страх. Так вот она, смерть. Она просто разевает свою пасть и заглатывает тебя целиком. Вот и хорошо. Салли привалилась к стенке рубки и основательно приложилась к бутылке, прислушиваясь к ветру и трубному гласу крови в ушах, мало-помалу скатываясь до полнейшего наплевательства. Так оно даже лучше, чем выблевывать из себя жизнь капля по капле на больничной койке. Салли продолжала наливаться бренди по самые уши, заглатывая его, чтобы надраться до чертиков, когда час пробьет. Но час все не бил, и вскоре она заметила, что судно перестало кружиться. Ветер стих, море успокоилось.
Ветерок обвился вокруг ее шеи, скользнул вниз по груди и закружился вокруг коленей, поигрывая подолом платья.
— Ублюдок, — заплетающимся языком пролепетала она, чересчур отяжелев от алкоголя, чтобы шевелиться. Ветер юркнул под юбку, вздув платье колоколом, и потрогал ее между ног. От его прикосновения Салли стало щекотно, и она безуспешно попыталась шлепнуть ветер, будто расшалившегося пса, тыкающегося в нее мордой. Но через секунду он снова ткнулся туда же, на сей раз чуточку настырнее, потираясь туда-сюда, и Салли прошил трепет возбуждения. Это ее так напугало, что Салли покатилась по палубе, каким-то чудом не опрокинув бутылку. Однако трепет остался при ней, и на мгновение жар страсти возобладал над расколотой мозаикой ее мыслей. Салли вскарабкалась на ноги и навалилась на перила, хихикая и почесываясь. Протосущество отплыло ярдов на пятьдесят вперед по правому борту, вздыбив безмятежную поверхность моря смерчем, выросшим в колонну черненого лунного серебра.
— Эй! — гаркнула Салли, вихляющей походкой направляясь вдоль перил. Щас же иди сюда! Я тебе покажу новый фокус!
Смерч вырос еще больше, обратившись в блистающую черную змею, с шипением всасывающую воздух и подтягивающую к себе шхуну, но Салли это ничуть не встревожило. В ней зрела дьявольская радость, а в мозгу с грохотом вспыхивали молнии чистейшего безумия. Ей казалось, что она кое-что уразумела. Наверно, никто никогда не проявлял к демону настоящего интереса, и потому он утратил интерес к людям. А фигли?! Она-то проявит к нему интерес. Чертов зверюга наверняка не глупее иных из ее доберманов. А мордой тыкался точь-в-точь как они, это уж верняк. Она научит его служить, приносить тапочки и Бог знает чему еще. Принеси-ка мне вон ту рыбку, скажет она ему. Сдуй-ка меня в Хайянис,[3] вышиби окно винного магазина и принеси мне шесть бутылок бренди. Она ему покажет, кто тут главнее. Может статься, в один прекрасный день она заявится в Нантакетскую гавань с этой зверюгой на поводке. Сайасконсетская Салли с ейным ручным штормом, Бичом Семи Морей.
Шхуна начала крениться и боком заскользила навстречу смерчу, но Салли и ухом не повела.
— Эй! — снова гаркнула она и хихикнула. — Может, оно и утрясется! Может, мы созданы друг для друга!
Она споткнулась о перлинь на шкафуте, и рука с бутылкой промахнула высоко над головой. Лунный свет влился в стекло, воспламенив бренди, засиявшее, как волшебный эликсир — зажатый в старушечьей ладони рубин. Маниакальный смех Салли взмыл под небеса.
— Щас же сюда! — хрипло гаркнула она на протосущество, упиваясь дикими резонансами собственной жизни — подумать только, она заодно с этим богоидиотом — и не обращая внимания на окружающее, на оглушительный вой стихии и смерч, подтягивающий к себе крохотное суденышко. — Иди же сюда, черт возьми! Мы с тобой одним миром мазаны! Мы птицы одного полета! Я буду каждый вечер петь тебе колыбельную песенку! Ты будешь подавать мне ужин! Я буду твоей чокнутой невестой, и мы устроим себе офигенный медовый месяц, а там хоть трава не расти!
Примечания
1
