значит?
Он смотрел на нее непонимающе.
– Почему вы назвали меня кузиной? – повторила она свой вопрос.
Он сейчас чувствовал себя подобно человеку в широком мешковатом балахоне, который пытается удержать равновесие на сильном ветру, раздувающем его одеяние.
– Это так, ничего, старая привычка... Просто ласкательное прозвище.
Тревожное выражение сошло с ее лица, но некоторая настороженность осталась.
– Наверное, я почувствовал в тебе что-то родственное, – пояснил он.
– Понимаю, – она улыбнулась, – и я тоже это чувствую.
Она впилась в его рот поцелуем и, обняв за шею, притянула его к себе. Джимми выбрал в качестве стартовой точки родинку на белом плече, прижался к ней губами и отсюда начал передвигаться к груди. Дыхание ее заметно участилось. Он провел языком по ее соску и прошептал: «Я люблю тебя». Тело ее напряглось и застыло в его объятиях. «Все эти годы, – продолжил он, – я ждал и не верил, что эта ночь когда-нибудь наступит». Ее сахарный голос что-то ответил, но в ушах Джимми сейчас звучала иная мелодия, и он не разобрал ее слов. Впрочем, он был уверен, что эти слова полностью созвучны тому, о чем сейчас пела, бурля и вскипая, его кровь. «В этом нет ничего дурного, кузина, – шепнул он. – Мы едины не только кровью, но и сердцем».
В следующий момент она уже дергала его за волосы и била по лицу, вырываясь из его объятий.
– О чем ты говоришь?! – крикнула она, отпихнув его и прикрывая смятым розовым платьем свою чудесную грудь. Страх и замешательство сквозили в ее взоре. – Я прошу вас уйти, – сказала она. – Извините, но... я хочу, чтобы вы ушли.
Он молчал, наблюдая за тем, как исчезают, разлетаясь прочь, осколки разбитого и потерянного мгновения. Эрекция топорщила его джинсы, но он удержался от того, чтобы засунуть в них руку и перевести восставшего друга в более удобное положение.
– Вы уйдете или нет? – Она снова начала плакать. Джимми хотел было ее утешить, но его руки и язык отказывались повиноваться.
– О боже! Вы ведь не будете вести себя как он? – Она прижала ладони к лицу; при этом платье соскользнуло с груди, и она прикрыла ее выставленными вперед локтями.
Несколько секунд Джимми соображал, кто такой этот «он», а затем произнес:
– Я только шел навстречу твоим желаниям.
Она испуганно взглянула на него сквозь щелку между пальцами и закрыла глаза.
– Прошу вас, пожалуйста, пожалуйста... уйдите! Слова выдавливались из нее с трудом, как будто вместе с ними уходили ее последние силы.
Он неловко встал с дивана, покачнулся, нашел глазами свою шляпу и сделал несколько шагов, от которых задребезжала посуда в кухонном шкафу. Взяв шляпу со стола и держа ее обеими руками на уровне груди, он сказал: «Прости».
Она не ответила ни словом, ни взглядом.
– Ничего, – сказал он, – ничего.
Воздух на улице показался ему необычно холодным – он был одет с расчетом на более мягкий климат. Нетвердой походкой он зашагал прочь от дома, не думая о том, куда идет, и даже не пытаясь сориентироваться в темноте.
– Мистер Гай!
Оклик заставил его остановиться и взглянуть в сторону трейлера. Из приоткрытой двери выбивался луч света толщиной с волосок. Джимми все еще очень смутно представлял себе суть происходящего.
– В следующий раз, когда понадобится что-то обсудить, я предпочла бы иметь дело с Ритой, – донесся до него голос мисс Сноу.
Джимми отчаянно гнал фургон, не обращая внимания на дорожные знаки и слишком резко тормозя перед светофорами. Его беспокоило не столько случившееся, сколько опасение, что это может случиться вновь еще до того, как он достигнет мотеля. В пяти или шести милях от дома мисс Сноу он начал думать мыслями своих персонажей и видеть воображаемые сцены. Боясь потерять контроль над машиной, он свернул на пустую стоянку перед придорожным ресторанчиком. Заведение было закрыто на ремонт – с вывески на его крыше исчезли неоновые буквы, за темным стеклянным фасадом виднелись кабинки без столов и стульев, пыльная стойка бара и разбросанный повсюду бумажный мусор. Джимми заглушил двигатель и стал разглядывать это заброшенное здание, мысленно населяя его усталыми официантками, дальнобойщиками, который день сидящими на амфетамине, троицей малолеток с нахальными угреватыми физиономиями, царапающих что-то в книге посетителей и хихикающих над названиями блюд в меню, пока их предки пытаются завязать беседу с незнакомцем за соседним столиком в надежде хоть как-то разнообразить этот ничем не примечательный день. На сей раз ему не пришлось отыскивать вход в историю – она сама накинулась на него, гоня прочь обыденные мысли, как злобный старик с тростью разгоняет ораву бездомных котов. Он увидел Сьюзен погруженной в бездну тоски. Она искала ниточку, могущую восстановить ее контакт с внешним миром, и нашла ее в самом холодном и мрачном закоулке души, где свила гнездо ненависть, – только здесь, вдали от всего, ее мысли очищались, кристаллизуясь в прочные ледяные глыбы, и только здесь она могла противостоять той жуткой пустоте, что постоянно взывала к ней из могилы.
Ненависть росла в ее сердце гораздо быстрее, чем когда-то росла любовь. Если любовь полностью владела ею, то ненависть, напротив, была вещью, которой владела она и которую она могла использовать по своему усмотрению. Одно время она представляла себе эту вещь в образе мерцающей стальной иглы, которая, вращаясь и становясь все острее с каждым новым оборотом, парит где-то внутри нее, освещаемая таинственным сиянием, подобно музейной реликвии под толстым стеклом витрины. По мере того как ее горе слабело... Нет, «слабело» неподходящее, неправильное слово. Горе сливалось с ней, подобно тому, как гниющий в могиле саван постепенно становится одним целым с тленной плотью, которую некогда покрывал. Ненависть теперь виделась ей ростком, поднявшимся из почвы, щедро удобренной горем. В чем бы ни выражалась природа ненависти, утолить ее было намного легче, чем утолить любовь, и она была – или по
