бешенством птичьи гнезда. На севере небо начало расчищаться; полоса голубовато-серого, как оружейный металл, цвета растянулась вдоль горизонта. Темные пузатые тучи проносились низко над землей, торопясь примкнуть к еще более темной массе, собиравшейся над горами, откуда только что спустился их фургон. Дорожные выемки с редкими пучками травы на желтых грунтовых скатах сменялись возвышенными участками, с которых открывался вид на новые холмы и новые стаи перекати-поля. Всюду преобладали коричневые и желтые тона, тогда как шоссе казалось уходящей на край света извилистой грязно-белой веревкой, которую в панике бросил великан, спасаясь бегством от надвигающегося апокалипсиса.
Когда история подошла к концу, Рита подумала: «Интересно, многое ли он помнит из того, что натворил прошлой ночью?». На основании рассказа у нее сложилось довольно ясное представление о происшедшем, но одно дело – представлять, а совсем другое – знать наверняка. Его истории в равной степени возбуждали и пугали Риту, поскольку – хотя ей порой удавалось подсказками и намеками корректировать сюжет – в конечном итоге один Джимми определял ситуацию, причем не только выдуманную, но и реальную. Быть втянутой в этот безумный вихрь, постоянно рисковать и бояться, что он вот-вот совершит роковую ошибку, – именно это пьянящее чувство прежде всего привлекало Риту; однако ей хотелось бы точно знать, какую часть своих фантазий он обратил в реальность, чтобы в случае чего она могла подчистить его огрехи. Краем глаза она наблюдала за Джимми, когда он длинными, тщательно выстроенными фразами излагал обстоятельства гибели полковника Резерфорда. Невыразительная внешность, скрывающая хитроумный механизм, – он напоминал ей особого вида бомбу, которая, ослепительно взорвавшись, тут же сама собой восстанавливается, готовая к повторному использованию, как только будет дана соответствующая команда.
– Получилось не совсем так, как я рассчитывал, – сказал он по окончании рассказа. – Такое чувство, будто что-то еще вертелось в голове, но я это упустил.
– У тебя каждый раз бывает такое чувство. А я каждый раз говорю, что твои истории – лучшие из всех, какие мне доводилось слышать. Эта была особенно хороша.
– Да, но она сошла с пути, который я наметил.
– И куда вел этот путь?
Он забарабанил пальцами по бардачку, мысленно просматривая сцены, не вошедшие в окончательный вариант истории.
– Посмотри, не завалялся ли там шоколадный батончик, – сказала Рита.
Он пошарил в бардачке, но не нашел там ничего съедобного.
– Вообще-то, я думал, что Сьюзен и Аарон поладят и будут счастливы вдвоем, потому что в их любви, пусть греховной, есть что-то светлое и чистое, чего им не найти в отношениях с другими людьми. Я думал, что связь с Аароном даст ей силы бросить полковника... – Он закрыл бардачок. – Вот только не знаю, чем это должно закончиться.
– Мне больше нравится прежний вариант. Если ты оставишь полковника в живых, он отыграется на отце Сьюзен.
– Ее отец меня мало трогает... он в истории проходит по касательной. А такого типа, как полковник, рано или поздно кто-нибудь все равно бы прикончил. Я хотел, чтобы Сьюзен бросила мужа и притом осталась нормальной женщиной, с неискалеченной психикой.
– А может, она послушалась внутреннего голоса, который намекнул, что ей не стоит ублажать старину Аарона?
Нотка удовлетворения в голосе Риты резанула его слух.
– Чему ты радуешься? Тому, что я худо-бедно закончил историю? – Дверца бардачка распахнулась, ударив Джимми по колену, и он захлопнул ее с излишним приложением силы. – Внутренний голос... дерьмо собачье!
– Женщины иногда слышат голоса. Это еще называют женской интуицией. Сьюзен у тебя вышла достаточно живой, чтобы самостоятельно принимать решения.
– Твоя женская интуиция – это из той же серии, что моя мужская гордость.
– Нет, – сказала Рита, – это разные серии. Джимми склонил голову, и ей показалось, что он задремал, но затем ее слуха достигло невнятное бормотание: возможно, он домысливал какой-то из сюжетных поворотов своей истории. Или начал обдумывать новую, которой еще предстояло обрести свой источник вдохновения пока неизвестного калибра. Боковой ветер заметно усилился, и ей стоило немалого труда ровно вести фургон, особенно на вершинах холмов. С одной из таких вершин она увидела впереди, примерно в полумиле, целую армию перекати-поля – несколько сотен сухих шарообразных кустов, мчавшихся им наперерез по желто-коричневому полю. Иные были размером с колесо грузовика. Столкнувшись с ограждением шоссе, передовые шары подпрыгнули ввысь, подобно испуганным кенгуру, тогда как основная масса без видимых затруднений одолела преграду и продолжила целенаправленное движение на северо- запад, в Страну Темных Демонов. «Куда ни глянь, всюду знаки, – подумала Рита. – Когда в следующий раз буду в Браунинге, спрошу об этом у старой Бизонихи». Впрочем, ей не было нужды обращаться к индейским мудрецам, чтобы прочесть смысл этих знаков. Все они были составными частями одной и той же безрадостно-монотонной истории жизни.
Бормотание Джимми стало громче, и Рита уловила в нем какой-то ритм.
– Что это такое? – спросила она. Он поднял голову и повторил:
– Один парень с длинной пушкой солнце посадил на мушку.
– Слова я поняла, но что это означает?
Он снова и снова повторял эту строчку, пока Рите не надоело слушать.
– Сначала ты это как бы пропел, – сказала она. Он попробовал напевать те же слова тихим хрипловатым голосом и наконец сказал:
– Пока это все, что у меня есть... Похоже, скоро к нам придет что-то новенькое.
Они перевалили гребень холма и увидели прямо на середине дороги полуоткрытый чемодан с одеждой; рукава свитера высунулись наружу и отчаянно развевались на ветру, словно это был ассистент фокусника, превращенный в невидимку и теперь пытающийся выбраться на волю из хозяйского волшебного сундучка. Рите пришлось резко вильнуть, чтобы на него не наехать. – Не знаю, – сказал Джимми, усталый и теперь уже безразличный ко всему на свете. – Может быть, в этот раз выйдет песня.
