недостаточно, чтобы испытывать страх?
— Я не знала ни тебя, ни твоего метода, когда я перевоплотилась. Я знала только, что ты охотишься на меня. Но теперь, когда охота закончена, мы можем быть просто мужчиной и женщиной.
— Кто ты? — спросил Эстебан, не опуская мачете.
Она улыбнулась:
— Меня зовут Миранда. Я из племени Патука.
— У людей из племени Патука не бывает черной шкуры и клыков.
— Я из древних патуков, — сказала она. — Мы обладаем способностью перевоплощаться.
— Не подходи! — Эстебан занес мачете над головой, и она остановилась всего в нескольких шагах, но чуть дальше, чем он мог дотянуться.
— Ты можешь убить меня, Эстебан, если пожелаешь. — Она развела руки в стороны, и ткань платья на ее груди натянулась еще туже. — Ты теперь сильнее. Но сначала выслушай меня.
Он не опустил мачете, но страх и злость постепенно сменялись у него более спокойными эмоциями.
— Давным-давно, — сказала она, — жил великий целитель, который предвидел, что когда-нибудь патуки потеряют свое место в мире, и с помощью богов он открыл дверь в другой мир, где племя могло бы жить, процветая. Но многие люди из племени испугались и не последовали за ним. Однако дверь осталась открытой для тех, кто пожелает прийти позже. — Она махнула рукой в сторону разрушенных домов. — Дверь эта находится как раз в Баррио-Каролина, и ягуар приставлен охранять ее. Но скоро над этими местами пронесется лихорадка, охватившая мир, и дверь закроется навсегда. Хотя наша охота закончилась, не будет конца другим охотникам или алчности. — Она шагнула к нему. — Если ты прислушаешься к голосу своего сердца, ты поймешь, что я говорю правду.
Эстебан частично верил ей, но одновременно верил и в то, что ее слова скрывают еще более горькую правду, укладывающуюся в первую так же аккуратно, как входит в ножны мачете.
— Что-то не так? — спросила она. — Что-то беспокоит тебя?
— Я думаю, что ты пришла подготовить меня к смерти, — ответил Эстебан, — и что твоя дверь ведет только к смерти.
— Тогда почему ты не бежишь от меня? — Она указала в сторону Пуэрто-Морада. — Смерть там, Эстебан. Крики чаек — это смерть, и, когда сердца любящих останавливаются в момент величайшего наслаждения, это тоже смерть. Этот мир не больше чем тонкий покров жизни на фундаменте смерти, словно мох на камне. Может быть, ты прав, может быть, мой мир лежит за смертью. Здесь нет противоречия. Но если я для тебя — смерть, Эстебан, тогда ты любишь именно смерть.
Он отвернулся в сторону моря, чтобы она не видела его лица.
— Я не люблю тебя, — сказал он.
— Любовь ждет нас впереди, — возразила она. — И когда-нибудь ты последуешь за мной в мой мир.
Эстебан снова взглянул на нее, собираясь сказать «нет», но от неожиданности промолчал. Платье ее скользнуло на песок, она улыбалась. Гибкость и совершенство ягуара отражались в каждой линии ее тела. Она шагнула ближе, отстранив его мачете. Ладони ее прижались к лицу Эстебана, и он, ослабев от страха и желания, словно утонул в ее горячем запахе.
— Мы одной души, ты и я, — сказала она. — У нас одна кровь и одна правда. Ты не можешь отвергнуть меня.
Шли дни, и Эстебан даже не очень хорошо представлял себе, сколько их прошло. Последовательность дней и ночей в его отношениях с Мирандой служила как бы незаметным фоном, лишь окрашивающим их любовь то солнечным блеском, то призрачным светом луны. Тысячи новых цветов добавлялись к ощущениям Эстебана, и он никогда раньше не испытывал подобного блаженства. Иногда, глядя на обветшалые фасады домов, Эстебан начинал верить, что они действительно скрывают тенистые аллеи, ведущие в другой мир, но, когда Миранда пыталась убедить его идти за ней, он отказывался, не в силах преодолеть страх и признаться даже самому себе, что любит ее. Он пробовал сосредоточиться на мыслях об Инкарнасьон, надеясь, что это разрушит чары Миранды и позволит ему вернуться в Пуэрто-Морада, но обнаружил, что не может представить себе жену иначе как сгорбившуюся черную птицу, сидящую перед мелькающим серым кристаллом. Впрочем, Миранда временами казалась ему тоже совершенно нереальной. Однажды, когда они сидели на берегу Рио-Дулсе, глядя на плавающее в воде отражение почти полной луны, она указала на него рукой и сказала:
— Мой мир почти так же близко, Эстебан, он так же доступен. Ты, может быть, думаешь, что луна наверху реальна, а это всего лишь отражение, но на самом деле реальнее всего и показательнее эта вот поверхность, что дает иллюзию отражения. Больше всего ты боишься пройти сквозь эту поверхность, хотя она столь бесплотна, что ты едва заметишь переход.
— Ты похожа на священника, который обучал меня философии, — сказал Эстебан. — Его мир и его рай — тоже философия. А твой мир? Это просто идея, представление? Или там есть птицы, реки и джунгли?
Лицо ее, наполовину освещенное луной, наполовину в тени, и голос не выдавали никаких эмоций.
— Так же, как здесь.
— Что это означает? — рассерженно спросил Эстебан. — Почему ты не хочешь дать мне ясный ответ?
— Если бы я стала описывать тебе мой мир, ты просто решил бы, что я ловко лгу. — Она опустила голову ему на плечо. — Рано или поздно ты сам поймешь. Мы нашли друг друга не для того, чтобы испытать боль расставания.
В этот момент ее красота — и ее речь — казались Эстебану неким маневром, попыткой скрыть темную и пугающую красоту, лежащую еще глубже. Но он понимал, что Миранда права: ни одно ее доказательство не убедит его вопреки страху.
Как-то в полдень, когда солнце светило так ярко, что нельзя было смотреть на море не прищуриваясь, они заплыли до песчаной отмели, которая с берега казалась узким изогнутым островком белизны на фоне зеленой воды. Эстебан барахтался и вздымал брызги, зато Миранда плавала, словно родилась в воде: она подныривала под него, хватала за ноги, щекотала и каждый раз успевала ускользнуть, прежде чем ему удавалось дотянуться до нее. Они бродили по песку, переворачивали ногами морских звезд и собирали моллюсков-трубачей, чтобы сварить на обед. Потом Эстебан заметил под водой темную полосу шириной в несколько сотен ярдов, движущуюся за песчаной косой, — огромный косяк макрели.
— Жалко, что у нас нет лодки, — сказал он. — Макрель на вкус гораздо лучше, чем моллюски.
— Нам не нужна лодка, — ответила Миранда. — Я покажу тебе один старинный способ рыбной ловли.
Она вычертила на песке какой-то сложный рисунок, затем отвела Эстебана на мелководье и повернула лицом к себе, встав на расстоянии нескольких футов от него.
— Смотри на воду между нами, — сказала она. — Не поднимай глаз и не двигайся, пока я не скажу.
Миранда затянула незнакомую песню со сложным ломаным ритмом, который показался Эстебану похожим чем-то на неровные порывы задувающего с моря ветра. Слов он по большей части разобрать не мог, но некоторые оказались на языке племени Патука. Через минуту он почувствовал странное головокружение, словно его ноги стали длинными и тонкими, и он смотрел на воду с огромной высоты, дыша при этом разреженным воздухом. Потом под водой между ним и Мирандой возник крошечный темный силуэт, и ему вспомнились рассказы дедушки о древних патуках, которые в считанные мгновения могли с помощью богов уменьшать мир, чтобы перенести врагов поближе. Но ведь боги умерли, и их сила оставила этот мир… Он хотел оглянуться на берег и посмотреть, действительно ли они с Мирандой превратились в меднокожих гигантов выше пальм ростом.
— Теперь, — сказала она, обрывая пение, — ты должен опустить руку в воду так, чтобы косяк оказался между ней и берегом, и медленно пошевелить пальцами. Очень медленно! Поверхность воды должна оставаться спокойной.
Но, начав наклоняться, Эстебан потерял равновесие и ударил рукой по воде. Миранда вскрикнула. Подняв голову, он увидел катящуюся на них зеленую стену воды, буквально кишевшей от мечущихся
