подушку. Ноль внимания.
— Эля, — наконец не выдержал я.
— Ну? — отозвалась она, — что?!
— …Можно к тебе?.. — голос мой звучал обречённо, но всё же не сдержался от полуулыбочки.
Она тоже почти улыбнулась и молча сдвинула свою подушку вбок.
Я сразу облапил её, вошёл в ее горячее равнодушное нутро и несколько раз рыпнувшись, кончил, едва успев выскочить.
— Что это было? — она с раздражением меня отпихнула, вытираясь трусиками, — какая-то животная выходка!
— Ну, Элечка, дочечка, давай попробуем ещё разочек!
— Нет! — заголосила она с детским притворством и взрослым злорадством. — Марш отсюда — на свой диван!
— Ну ладно уж, — буркнул я, отворачиваясь и взбивая свою подушку, — я уж пожалуй тут останусь…
— Нет! — запротестовала она снова, — ты будешь ко мне приставать!
— Приставать! — подскочил я, отбрасывая одеяло, — что за термины! Приставать к тебе будут на улице, а я твой любовник, сиречь ёбырь, ты меня сама сюда пригласила!
— Как пригласила, так сейчас и пойдёшь — в свою берлогу или как там её!..
— Ладно, но сначала я тебя придушу, — заявил я подчёркнуто спокойно, стащил (как бы не заметив её сильного сопротивления, болезненными приёмами разжав ей пальцы) с неё одеяло и обхватив руками ее горло. — По другому нельзя, сама понимаешь.
— Ну?!
— Что, блять, «ну»?!
— Душить?
— Души, блять, только попробуй!
Я начал. Душить я, дорогие, не умею, конечно, но сил у меня хватит даже на то, чтобы оторвать эту дурную буйную головушку!
— А-а!! — она нестерпимо громко взвизгнула, вся затрепыхавшись.
— Тише, соседи, — бросил я тем же тоном — словно кому-то постороннему, кто мешал — и сдавил ещё раз.
Следующее «а-а» было уже хриплым, глаза её увлажнились, в них был обычный неподдельный страх.
Я тут же отпустил её, поцеловал в лоб. Она, откашливаясь, отстранилась рывком, и в следующий миг из глаз моих уже осыпались звёздочки — я получил два сильных её удара, а потом ещё пару пяткой в живот. Тогда я опять навалился на неё, зафиксировав руки и прижав ноги.
— Beat me till I cry, beat me till I die! / Beat me till I black, beat me till I blue — I will always love you! — гнусаво-хрипло пропел я, подражая профану Мартину Жаку.
Она тяжело дышала, воинственно раздувая ноздри.
— Я вот недавно прочёл в книжке Лимонова… Когда его жёнушка стала приходить поздненько и он коим-то образом стал замечать на ее чулках пятна чужой спермы, ему стало очень плохо… и он решил сделать петлю на длинной верёвке, привязанной за что-то… Саму петлю замаскировал вот — под ковриком у их дивана — чтобы засыпать спокойно, с уверенностью, что в любой момент, если ему что-то не понравится, он может задушить её.
Её взгляд изменился, она чуть ли не улыбалась. Я отпустил её. Она встала, незаметно щупая стопами пол, перекинула мои постельные принадлежности.
— У нас никакой петли не будет, — категорически заявила она, — если хоть пикнешь — выкину.
Я про себя заметил, что если уж такие методы не помогают, то не помогут никакие, и стал медленно- мелочно укрепляться в своём решении поутру покинуть её навсегда.
Утром повторилось всё то же. Сначала я сразу не мог уйти не попив чаю, потом пришли наши наркоманские друзья и было как-то неловко разрушать сложившуюся в их больном мозгу идиллюзорность «насчёт нас с Элей»…
После вмазки и ухода гостей она заявила, что ей надо пойти в ветлечебницу, узнать как и чем (а главное, за сколько) можно усыпить Дуню.
Собака, как будто услышав, что говорят о ней, бодро прихромала на кухню. Я, уже ни в чём не стесняясь и ничего не боясь, истеребил за лапы и шкуру это мощное старое животное, чем-то так напоминающее хозяйку… приговаривая:
— Скоро, дуэнья, тебя того, суки… И слово-то какое выдумали — «усыпить» — это, блять, убийство называется, а не «усыпить»…
— Хватит! Ты думаешь, мне её не жалко! Старая она уже. И кормить чем — ты хоть раз ей хоть кусок чего-нибудь принёс?!
— По-моему, она не голодает. А я, знаешь ли, дорогая, не работаю.
Да, дорогие друзья, она уже была совсем слепая, эта нелепая собачатина… А может, животные совсем не видят нас? Они, может,
На какую-то мою ухватку Дуня рыкнула, и я в испуге отскочил от неё. «А есть ли такие люди, которых боги боятся?» — подумал я, кинув собаке кусок хлеба. Впрочем, тогда я, дорогие, всё время был материалистом…
Тема работы была продолжена при пешей прогулке к лечебнице и аптеке.
— Я гениален, — оправдывался я, — я не такой как все, поэтому мои занятия, мой образ жизни немного разнятся от других. Но я тоже иду на компромисс — вот допишу, пошлю на конкурс, скажем, в «Дебют», уже осенью получу две тыщи баксов! Куплю мотоцикол…
— Почему мотоцикл?!
— А что же ещё?! На него как раз хватит, и с ним-то я и стану радикальным насосом — буду везде успевать, катать девочек, гонять так, чтобы все чувствовали мой брутальный характер, а я свою остроту бытия!..
— Круто!
— Круто, конечно. Только сколько ещё надо сделать всего, да такие как ты мне не помогают, только мозги колебут всячески…
— Не будет этого, — вдруг просто заявила она.
— Давай поспорим. Ну год, ну два, три… «Дебют»-то уж точно мой!
— Пашёл ты! — она повернулась и пошла прочь.
Я остался стоять на перекрёстке, на солнцепёке, не зная, что делать; подумал о берлаге, и мне в нос ударил едкий запах, потом едкий запах этой кислятины, потом просто запах её квартиры (многое, в нём, конечно, от собаки), и наконец — как бы на более ближнем фокусе — едва уловимый, неописуемый аромат её потного летнего тела. Как вы уже догадались, последняя обонятельная галлюсинация была совсем невыносима — я побежал за ней.
Мы ехали в автобусе, сидя рядом. За окном мелькнул купол приезжего цирка, и я брякнул, а не сходить ли нам… «Приглашаешь?» — встрепенулась она как десять маленьких девочек — но почему-то тупых и жирных… Я язвительно пояснил, что это была шутка: неужто непонятно, что сие есть не что иное, как издевательство над физической (силачи и акробаты) и психической (кловуны, иллюзионисты, дрессировщики и пидоры) природой человека, и уж не говоря о бедных животных… Она мгновенно разобиделась, отвернулась, а я принялся теребить её, целовать в шею, уговаривая пойти лучше в кино или в галерею, где «имеется чем-то похожая на вас с Дуней картина «Леда» или «Царевна Лебедь»…
В этот момент в салон вошла Инна.
Я отдёрнул руку с плеча Зельцера, весь как-то отстранился от неё…
