Еду к ней, простив-позабыв всё. По пути мне пришло озарение соответствующей тематики. Едва войдя, схватил какую-то бумажечку и записал — она вырвала-таки её из рук моих и, конечно, оценила: «Рановато тебя выпустили». Вот и я о чём. А она, конечно, не преминула поднять насмех мою «задолбавшую уже всех болезнь», между делом сообщила, что Толя сообщил ей, что недавно ездил сдавать анализы в специализированный центр в Москве (за 300 баксов там хорошие реактивы), и у него выявлен гепатит В (какая разница — В, С!..), и предложила «немножечко» выпить. Я чувствовал себя действительно не очень (сердце, бок, плюс 37 и 6), но так как медицина бессильна, остаётся только самолечение.
Вот и я о чём:
И вот они меня провожают — тревожно поджидают на перроне, в темноте и холоде, а я бегу к ним, мёртвой хваткой вцепившись в ледяную бутылку, на ходу закуривая. Смотрим друг на друга, глотаем пиво, курим последние мои, дышим… Чувствуешь себя всегда как сорвавшийся с дерева лист —
Не могу спать в поездах, причём по причине не внешней, а внутренней: предвкушаю и тревожусь: что ждёт меня там, на большой далёкой и мёрзлой земле, покрытой асфальтом, златом и наледью. К тому же, верхняя полка с её третьей полкой-доской над тобой — весьма похоже на гроб…
Чтобы не умереть прямо сейчас, надо… гм-гм… этого тут нельзя… — надобно подумать о чём-нибудь жизненном… Иногда можно видеть в окно звёзды — лежать и, зысыпая, рассматривать их… — когда унасошусь, думал я, сделаю в своём пентхаузе прозрачный потолок…
Вернулся замёрзший, сел в вестибюле. Консьержки не было до половины девятого… Что зависит от человека, думал я, а что нет? Мне всё больше начинает казаться, что в этом вопросе свободы воли существует жёсткое распределение: нас подводят впритык (к пропасти, например, — один шаг — и всё!), создают ситуацию, из которой есть два определённых выхода:
В лифте золочёная табличка, с именами тех именитых, кто «здесь были» — я осознал одного Горбачёва, принявшись напевать: «Дядя Миша, дядя Миша, ты мой дядя дорогой, неужели ты не слышишь, как ругают нас с тобой?» — кстати, Летов считает, что сия блатная перестроечная песенка по метафизическому пафосу не уступает его лучшим вещам, а моя бабушка тоже ей удивлялась…
Например, ты поднимаешься в лифте в гостиничный номер, где вы со своей молодой женой проводите медовый месяц. Заходишь в лифт и тут — чисто случайно (!якобы!) — она — секс-бом — двшка, которую ты всегда
Наконец-то в номерах. Распаковав-разбросав вещи, брыкнулся на кроватку, врубил ящичек — может, порноканальчик какой-нибудь… Эти события как будто уже подготовлены, вся их последовательность, цепь — одно звено за другое — но спаиваешь их, мне кажется, всё-таки ты сам — доля секунды — вспышка сварки — и всё, готово! Это, дорогие, и есть человек. Члк члку влк, посему молись Бгу, дчнка тчк — интересно, сколько стоит телеграммку отсюда отбить?
И тут стук в дверь — «Здравствуйте, я ваш сосед — Павел Колпаков, поэт». Какой сосед?! — я думал, я тут один буду?! Питерский поэт, а выглядит, как тамбовский пэтэушник — как же это заебло! Дай, говорю, закурить. Я, говорит (покосившись на пачку «Блада» на тумбочке), конечно, такого не курю… А потом, сев и полистав «Ультрас»: я, конечно, такого и не пишу…
Внизу мы как раз встретили Личагину, и я сразу очень невежливо стал возмущаться по поводу еды. После этого я пошёл к ресепшену выяснить, где живёт Романова, но она, видите ли, прибудет только завтра (наверно тусуется у Данилы, с которым у них
Пошли на добычу. Мороз, пустынно. Две вывески: направо пойдёшь — «РУССКАЯ КУХНЯ. УХА, ЩИ, КВАС», налево — «Макдональдс». Что такое, уха, щи и квас я себе отлично представляю, всё-это очень поощряю, но хочется, однако, чего-то твёрдого, ощутимого, мясного.
Грязные гриндера по только что вымытому бежевому полу — улыбчивые лица девочек-официанток и прочих деточек — «У вас пиво, водка есть?!» — вся очередь ржёт, поэт, кажется, краснеет — «Или мясо какое-нибудь?» Дают мне два горячих пакета с булками и «с мясом», и в нагрузку пакет картошки и большой стакан кока-колы со льдом (стоит сие недёшево).
Итак, Паша уминает, но, впрочем, проклинает. Кругом крайне довольные лица шершней, которые уминают самозабвенно и не очень довольные — шершней, которые просто сидят. Я попытался откусить гамбургер, но из него посыпалась свежая капуста, много капусты. «Я что вам заяц, что ли?! Или за
Этого и следовало ожидать, но я вышел оттудова крайне недовольный. Второй бургер я запихнул в карман куртки — неизвестно ещё, чем придётся ужинать. Не думаю, что это антиреклама, может кому и нравится, но уха в миллион раз лучше, к тому же в ней фосфор, который полезен для мозга. Водка тоже, но Паша отказался.
Вечером я засобирался на концерт. Попытку моего муз-словоблудия барабанщик брит-поп группы «Вингед лайонз» пресёк весьма оригинально и кардинально: «Тише, про Маликова говорят!» На экране красовалось умильное лицо Димы, которое сообщало, что розовые щёчки оно наело исключительно мясцом молодых телят, которых, в свою очередь, не кормят, а токмо опаивают пивом — куда, интересно, смотрит «Репо-Гринпис»? Городские наши жители, я вижу, вообще уже не представляют, почём жизнь — они как те ленивые два генерала в щедринской сказке, думают, что булки на ёлках растут! Всё обезличено до неприличия. Это проявляется даже в языке: они говорят просто «хлеб» (не «буханка хлеба» и никак не уточняя, какой именно — а на самом деле это чаще всего батон) или «мясо» — «грамм двести мяса» — и им
