этого ни хотелось. Он скромно попрощался и ушел.
Утром Досьев, жалкий после проведенной в мучительных раздумьях ночи, решил вернуть шахматы на место и больше не вспоминать об этом деле. Участвовать в заседаниях конкурсной комиссии ему не к чему, — его обязанности состояли лишь в том, чтобы допускать присланные работы к конкурсу, отсеивая ненужное. Непосредственно победителей выбирали товарищ Донович и один человек из культотдела Кремля. У Досьева даже мелькнула мысль, а не выбросить ли шахматные фигуры вместе с плохими набросками, грубо сработанными скульптурами и другими беспомощными поделками. Но нет, слишком уж он был щепетилен.
На улице Досьев повстречался с Андреевичем. Неужто осанка его друга действительно стала прямее (грудь он выпятил, а голову держал выше), или Досьеву это только показалось? Вздор, сказал Досьев самому себе. Даже широкая улыбка Андреевича, его «доброе утро» вызвали лишь легкое возмущение Досьева. И все же эта улыбка уже нечто новое. В тот же вечер, увидев, что Андреевич просматривает полки с книгами в задней части библиотеки, Досьев принял решение. Надо каким-то образом довести это дело до сведения товарища Доновича. Завтра же.
Сначала товарищ Донович проявлял нетерпение, затем стал надменным, затем явно недовольным.
— Чертов дурак! Только потому, что ваш друг повысил свое мастерство, а сами вы проявили небрежность, вы ворочаетесь всю ночь в постели и смеете беспокоить меня из-за формы каких-то там деревяшек! Фу! Принесите-ка сюда эти шахматные фигуры. Хочу посмотреть на эти карликовые памятники, от которых вас бросает в дрожь.
Хотя Донович и не имел художественного образования ни в какой области, если не считать разработки методов, как добиться более высокой производительности труда заключенных одного из северных лагерей, в своей реакции на шахматные фигуры Томова он в некотором роде оправдал свое назначение в качестве директора Московского культурного центра.
— Ага! Интересно! Приятный цвет. Искусная резьба. Богатое воображение. Досьев! Я рад, что вы показали мне эти фигуры. Я возьму их домой и развею ваши страхи. Да, они мне нравятся. Вот этот толстяк, этот церковник, он прямо как живой. Вы будто старая женщина, Досьев. Завтра же я велю вам перестать видеть привидения в кусках дерева.
На следующее утро бледный товарищ Донович встревоженно вошел в свой кабинет, что-то бормоча себе под нос. Он сразу же позвонил коллеге в Кремлевский центр культуры, чтобы попроситься на прием как можно раньше. Ему велели зайти немедленно.
Краков внимательно слушал, пока Донович не кончил мямлить и расхаживать по кабинету. Когда же он без сил опустился в кресло, Краков подвел итог:
— Ваша жена, говорите? Три партии — четыре? И каждый раз она играла… как вы их назвали? — растленными фигурами? А потом и ваш сын, который до этого сроду не играл и его приходилось учить ходить? Он тоже выиграл? Неудивительно, товарищ, что вы такой бледный — ведь вы просидели всю ночь, играя в шахматы, причем учили играть ребенка! Какие там враждебные державы, какие еще происки магии — все это дурь, наверняка вы шутите! Но нет, я вижу, что не шутите. А как у вас со здоровьем, товарищ?
После того как Донович запротестовал, что до вечера накануне чувствовал себя совершенно здоровым, Краков решил, сделать какой-нибудь жест, чтобы человеку стало легче.
— Вы принесли доску с фигурами? Ну что ж. Сам я в шахматы не играю, но у меня есть друзья, знающие шахматы. А некоторые, по-моему, исключительно хорошо играют.
Неделю спустя Дановича вызвали к Кракову.
Директор Московского культурного центра, прихватив с собой Досьева, вошел в кабинет и предстал перед Кряковым и двумя неулыбчивыми членами Политбюро — все трое стояли за письменным столом.
— Донович!
— Да, товарищ Краков?
— Эти шахматные фигуры!
— Товарищ! Вы их опробовали?
— Донович, как экспонат, присланный на конкурс, этот ящик обозначен только под номером К-2726. Как фамилия сделавшего эти фигуры? Адрес?
— Да-да. Они у Досьева. Перестаньте дрожать, человече, дайте мне карточку с именем. Пожалуйста, товарищи. Некто Алексович Томов, шерстяная Фабрика, Рыбинск. Вы… мои чувства подтвердились?
— Томов, Алексович, шерстяная Фабрика, Рыбинск. Товарищ Донович, в эти шахматы сыграли ровно шестьдесят семь раз. Пять лучших шахматистов Москвы менялись народными и вражескими фигурами.
— И каковы же результаты, товарищ Краков?
— Как вы и предполагаете, товарищ.
— А причина, вы узнали причину?
— А как же! Во всяком случае, у нас есть сильные подозрения. Играя пролетарскими фигурами, каждый игрок испытывал сонливость. Есть предположения, что фигуры обработаны каким-то особым способом, скорее всего, с помощью краски или красителя, с тем чтобы вызвать этот эффект при обращении с ними. Весьма вероятно, что эти шахматные фигуры — происки империалистов с целью породить неуверенность и страх в нашей славной Народной Республике.
Мы отыщем этого предателя Томова, если он вообще существует. Его доставят из Рыбинска. Тем временем из Сталинграда прибудет Петроев. Петроев, который побеждал самых именитых иностранцев на турнирах в Лондоне и Париже, опробует ваши шахматы. Его мастерство настолько высоко, что его не одолеет никакая сонливость, как бы злодейски ее не напустили на него. Он непременно победит, играя крестьянскими фигурами.
Дома в Рыбинске, Томов нисколько не удивился, что поедет в Москву. Правда, ему показалось странным, что послание ему привезли два представителя тайной полиции и что отправляться надо немедленно, в тот же самый вечер. Озабоченность, вызванная этим фактом, лишила его большей части радости от победы на конкурсе. (В том, что он победил, он нисколько не сомневался, иначе бы зачем эта поездка в Москву?) Томов не удивился даже на суде, где узнал, что он — предатель и шпион, и что все это каким-то образом связано с его шахматным набором, хотя никто и не подумал сообщить ему, например, о «яде» в краске, которой были окрашены пролетарские фигуры. Между попытками понять, что же такое происходит, для удивления просто не оставалось места. Однако, когда служители унесли его тело от пробитой пулями стены, на мертвом лице Томова отразилось-таки выражение удивления.
На другой день в Москву прибыл Петроев, чемпион по шахматам. Когда Петроев и крестьянские фигуры, играя в присутствии нескольких членов политбюро, проиграли поочередно всем до единого из пяти местных экспертов (Доновичу, Досьеву и десятилетнему сыну Доновича), пришлось прибегнуть к поискам окончательного подтверждения. А искать его надо было хотя бы потому, что по городу уже поползли всевозможные слухи. Тихо, но довольно широко, в магазинах, в гаражах, на улицах люди сдержанно задавали осмотрительные вопросы о проигрывающих пролетарских шахматных фигурах. Казалось, дело уже получило настолько широкую огласку, что его не уладишь, предприняв несколько быстрых решительных шагов с наступлением темноты. Столкнувшись с перспективой чистки по всей Москве, а то и за ее пределами, руководство понимало, что нужны какие-то другие меры.
Из химлаборатории поступили данные анализа:
«Кроме обычных химических элементов, содержащихся в красителях (вне всякого сомнения украденных с шерстяной Фабрики в Рыбинске), никаких других в этих деревянных фигурках не обнаружено. Одни и те же красители, в идентичной комбинации расцветок, применялись для фигур обеих сторон. Несколько отличный внешний вид одной фигуры не объясняется каким-либо добавочным материалом, использованным при ее производстве, к тому же эта фигура не из тех, что подозреваются в отравлении».
На докладе химлаборатории стоял гриф «СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО», его немедленно доставили на экстренное заседание Политбюро, чтобы представить товарищу Сталину и его ближайшим помощникам. Поскольку товарищу Сталину два дня нездоровилось, заседание пришлось отложить.
Товарищ Сталин выздоровел. Заседание состоялось. Пригласили Петроева. Кракову и Доновичу разрешили подождать за дверью, когда их вызовут дать показания. Поставили стол и два стула. Шахматные
