Дмитрий ШЕПИЛОВ
НЕПРИМКНУВШИЙ
Косырев Д. Эмоциональный портрет эпохи.
Воспоминания Дмитрия Трофимовича Шепилова от начала и до конца написаны им самим, его собственным крупным летящим почерком. Никаких «теневых писателей» и прочих литературных обработчиков здесь не было и близко. И это само по себе уже делает книгу уникальным явлением среди моря мемуарной литературы советских руководителей: от Брежнева, который, как говорят, познакомился с некоторыми из авторов «своих» сочинений уже после написания таковых, до Хрущева или Молотова, которые делали свои воспоминания в стиле интервью, то есть на магнитофон.
Дмитрий Шепилов был, возможно, единственным послевоенным лидером страны, умевшим писать не только профессионально, но, на мой взгляд, местами и с блеском. Книга, которую вы держите в руках, просто хорошо читается. Один только этот факт уже многое объясняет в бурной и резко оборванной политической карьере, и в уникальной репутации этого профессора, выросшего в годы войны от солдата- ополченца до генерала, или, скажем, этого министра иностранных дел, способного точно напеть от первой до последней ноты всю партитуру дюжины опер довольно профессионально поставленным баритоном.
Моя редакторская работа здесь была минимальна. Она касалась в основном тех мест, где Шепилов добавлял не свои тексты — абзацы из справочников или энциклопедий, журнальные или газетные статьи. Эти куски явно выпадали из стиля и ритма книги, мгновенно опознавались как скучные и тяжелые и так и просились под нож.
В прочих же местах редактура была просто не нужна. Всё, что мной реально было сделано — это увеличение числа глав, поскольку многие (та, где речь шла о Жданове, или о поездке в Китай) были размером с добрую брошюру; проистекающие из этого косметические операции типа изобретения заголовков для «новоявленных глав»; и ещё добавленные мною в начало каждой главы подзаголовки- оглавления в стиле романов XVIII века.
Позволю себе поделиться с читателем мыслями, которые пришли мне в голову в ходе работы.
Думаю, что перед нами книга, не очень хорошо вписывающаяся в классический мемуарный жанр. Здесь больше от литературы, чем от политики или истории. Мемуары за редким исключением тем скучнее, чем более исторически велик человек, их написавший: Цезарь, Наполеон, Жуков и так далее. Однако они интересны историкам как источник информации.
Воспоминания Шепилова, полагаю, ценны не столько изложением фактов и событий 30-40-50-х годов, сколько эмоциональной, человеческой стороной этих событий, пусть даже хорошо известных историкам. Представим себе, что Юлий Цезарь в «Записках о галльской войне» вместо невероятно нудного перечисления своих и чужих действий чуть ли не в каждую неделю войны создал бы страстный рассказ о чувствах и мыслях, обуревавших его в те дни. Тогда, возможно, нечего было бы делать Шекспиру или Торнтону Уайлдеру, им не пришлось бы наугад создавать «своего» Цезаря, пытаясь угадать его мысли и намерения, подменить их своими озарениями и догадками.
Стиль — это человек. Стиль Шепилова говорит об авторе буквально всё. Посмотрите на эти неизменно превосходные степени («величайшие бедствия», «вся моя душа истерзана», «глубочайшее проникновение в тайны» и т.д.). Обратите внимание на монументальность и законченность одних фраз — и на пассажи, состоящие из фраз предельно коротких, буквально одного—двух слов. Представьте себе, что этот текст читается вслух медленно, со вкусом, с паузами, раскатистым профессорским голосом, рассчитанным на большие аудитории в эпоху, когда не было ещё микрофонов, — и вы увидите автора.
Когда-то Шепилова сравнивали с Ираклием Андрониковым по способности рассказывать о прошлых событиях со вкусом, в лицах, имитируя чужой тембр голоса. Однако это, думаю, не совсем точно. Андроников — наблюдатель, подчас ироничный, за своими героями и даже за самим собой. А ключ к характеру Шепилова — описанная в главе «Агитпроп при Жданове» юношеская страсть автора к опере. Вот тут всё становится на свои места. Преувеличенные, до предела доведенные чувства, драматические коллизии неукротимых характеров, взрывы яростных эмоций, неожиданно яркие и не имеющие вроде бы отношения к канве мемуаров лирические отступления (читаемые с большим удовольствием, чем «политические» страницы)… Если уж Шепилов не любит Хрущева — то его Хрущев настоящий инфернальный оперный злодей с драматическим баритоном; если любит Жданова — то тому достается теноровая партия, достойная Паваротти, включая трагическую смерть под аккорды хора и оркестра… Не мемуары, а партитура!
Но думаю, что, как ни странно, в этом и их историческая ценность тоже. Потому что факты, скажем, о деятельности того же Жданова на посту главного идеолога в 1947—1948 годах вроде бы известны; и мне, назвавшему дочь Анной в честь Ахматовой, жутко было читать о том, как Жданов «отдавал всю кровь, капля за каплей» своей работе. (Читателя вообще ждет немало шоковых ощущений от этой книги.)
Но… иной раз эмоциональный портрет эпохи и живших в ней людей дает больше пищи для размышлений человеку, который не столько «изучает факты» истории, сколько хочет понять прошлое ради того, чтобы осознать и настоящее (а иначе зачем история?). И вот вам сюжет из той же главы. «Александровские мальчики» — известные нашему поколению как уважаемые академики Ильичев, Федосеев и прочие. Для Шепилова — объект абсолютной ненависти и презрения. За то, что не сжигали себя ради коммунистической идеи, а просто хотели хорошо жить, зарабатывать, делать сбережения на черный день. И писали доносы для Берии, чтобы выжить. А вот Жданов: была ли в его действиях материальная корысть? В шепиловской партитуре (и, видимо, в жизни) — ни малейшей. Жданов загнал себя в могилу в 51 год тем, что работал на износ, делая то, что искренне считал своим долгом коммуниста. Так кто же здесь драматический тенор, а кто злодейский баритон? И как нам, сегодняшним, судить их (если вообще можно кого-то судить)? Кто благороднее — искренний коммунист, доносчик «в открытую» и сокрушитель судеб писателей и композиторов или поддельный коммунист, при этом доносчик тайный, вынужденный? Вот это опера!
Но посмотрим теперь на те же эпизоды мемуаров Шепилова глазами историка. По ним получается, что искренний коммунист Жданов работает днем и ночью, понимая, что если после войны, когда людям хочется «просто хорошо жить» без надоевшей политики и идеологии, не вернуть страну беспощадным рывком в идеологические реалии конца 30-х годов, то коммунистический режим в конце концов погибнет. Хотя бы потому, что даже новое поколение его «идеологов» уже ни в какой марксизм не верит. Логична позиция Жданова? Еще как. Более того, он оказался прав. И задача его оказалась непосильной — она физически убила его. А второго Жданова уже неоткуда было брать, поскольку «трибунов революции», идейно одержимых, в основном уничтожили ещё в 30-е годы и заменили послушными исполнителями. В результате затем, при Хрущеве, идеологами стали те самые «ни во что не верящие» Ильичев, Федосеев и прочие. Что в итоге (хотя очень медленно) и привело от «десталинизации» к формальному признанию давно состоявшейся моральной гибели коммунистического режима уже в горбачевские дни.
То есть Жданов, получается, был последним искренним и стопроцентным, то есть идущим в своей логике до конца, коммунистом-«трибуном» в высшем советском руководстве. Сам Шепилов — тоже идеолог некоторое время при Хрущеве — здесь всё-таки не в счет: классическая «белая ворона» в коридорах власти, он считал, что за чистоту ленинской идеи надо бороться лишь силой убеждения. То есть — да, можно принимать постановления типа ждановских, но без политических ярлыков (и тем более без расстрелов) и давая полное и реальное право критикуемым на ответное слово. Так, как это было (как ему казалось) в 20-е годы, когда Шепилов сформировался как личность. Реальный Жданов, конечно, был лишен таких иллюзий, хотя и — возможно — ещё сохранял полную убежденность в своей моральной правоте. А дальше уже наверху не было ни иллюзий, ни убежденности…
Но ведь это — уже ценный исторический материал, которого не дадут даже самые полные стенограммы из архивов Агитпропа.
Из стиля шепиловских мемуаров видна ещё одна любопытная особенность его характера — глубоко религиозный тип мышления. Автор бы не согласился со мной и сказал бы, что, как и всякий коммунист, он был атеистом и антицерковником (чего стоят хотя бы пассажи о буддизме из китайских глав!). Но дело здесь не в отношении к церкви (хотя в тексте кое-где обнаруживается неплохое знание Священного писания или некоторых молитв). Замените слово «Бог» на «Ленин» — и вам будет многое ясно о том, как мыслил не только автор, но и, видимо, многие люди его поколения. Подозреваю, что если бы он был знаком с превозносимой им «ленинской гвардией» непосредственно и так же хорошо, как с соратниками Сталина, то функции божества в его менталитете выполнял бы кто-то или что-то другое.
История воспоминаний Шепилова — настоящий детектив. Рукопись прожила свою, бурную жизнь, чуть
