И вот я пришел, смотрю, нет только Жукова (он через пару минут появился).
Хрущев начал было: я предлагаю…
Маленков: подожди, Никита Сергеевич. Товарищи, я предлагаю, прежде чем приступить к текущим вопросам, обсудить вопрос нарушения коллективности руководства товарищем Хрущевым. Дальше уже невозможно совершенно. А раз это так, я предлагаю: неудобно Хрущеву вести это заседание, я бы на его месте не председательствовал.
Хрущев встает и разводит руками: пожалуйста, пожалуйста! Он уже всё знал, конечно, Серов ему доложил.
Маленков: я предлагаю, чтобы председательствовал Булганин.
Булганин садится за председательский стол: товарищи, ну чего здесь — все факты вы знаете. Невыносимо. Мы идем к катастрофе. Всё стало решаться единолично. Мы вернулись в прежние времена.
Стали по цепочке выступать. Я выступил действительно резко. Начал я так: советский народ и наша партия заплатили большой кровью за культ личности. И вот прошло время, и мы снова оказались перед фактом нового, формирующегося культа. Хрущев надел валенки Сталина и начал в них топать, осваивать их, и так далее.
Он — знаток всех вопросов, он докладчик на пленумах и прочее по всем вопросам, промышленность ли, сельское ли хозяйство, международные дела, идеология — всё решает он. Причем неграмотно, неправильно.
Вот тут Хрущев бросил мне реплику: сколько лет вы учились? Я отвечаю: я очень дорого народу стоил. Я закончил десятилетку, четыре курса университета, аграрный институт…
Я ещё сказал, что полностью разделяю линию партии, у меня нет никаких расхождений с ней, но целый ряд мероприятий, вопросов, международных и внутренних, которые есть, — по ним я говорил с Никитой Сергеевичем, пытался убеждать, ничего не вышло, ничего не воспринимается, а дела идут всё хуже и хуже.
И я начал перебирать один вопрос за другим. Может быть, чересчур темпераментно.
Коснулся я ещё одной темы. Очень большую роль в этом деле Серов сыграл; это подлый, гнусный тип, один из заместителей Берии раньше — он стал председателем КГБ. И стал фаворитом у Хрущева. Мы в Китай — он с нами в Китай; в Китае он сидит где-нибудь в уголке, и вот Хрущев ему: Иван Александрович, что это такое — суп теплый; что, нельзя горячего борща, что ли? И Серов вприпрыжку идет улаживать… И это — преемник Дзержинского!
Он делал подлые дела, и на пленуме Булганин сказал: у меня в доме перекопали всё за одну ночь, пока меня не было, Серов провел везде свои провода. Булганина поддержали: и меня подслушивают, и меня!
И я об этом говорил. Упомянул Фурцеву. Дело в том, что Фурцева до этого ко мне бегала: что у нас делается, всё разваливается, всё гибнет. И когда приходила, то шептала: давайте отойдем! Подслушивают, закройте чем-нибудь телефон. А накануне заседания, за два дня, приходит бледная, возбужденная Фурцева и, видимо зная, что Хрущев обо всём уже осведомлен, говорит: я пришла вас предупредить, что если будет обсуждаться этот вопрос и вы позволите себе сказать, о чем мы с вами говорили, мы вас сотрем в лагерную пыль. …Кто мы? Я секретарь Московского комитета партии, МК мне подчиняется, мы вас сотрем. Я говорю: товарищ Фурцева, вы что говорите? Вы же сами ко мне приходили и жаловались на положение дел. «Ничего я к вам не приходила!»
Так вот, говорю я уже в своем выступлении на Политбюро, какое складывается дикое положение: два секретаря ЦК, Фурцева и я, никогда ни в каких оппозициях не были, ничего провокационного не делали — и мы не можем друг с другом поговорить! Тут Фурцева — с воплем: провокация! Вот, говорю, до чего дошло у нас дело с коллективностью руководства в партии.
Должен сказать, что, когда развернулись прения, ни один человек из высказывающихся, в том числе те, кого причисляли к антипартийной группе, ни один не предложил каких-нибудь репрессий против Хрущева, все говорили, что положение нетерпимое, надо Хрущева освободить от должности Первого секретаря и назначить министром сельского хозяйства, оставив в составе Политбюро. А потом, как оказалось, пока мы на заседании высказывались за снятие Хрущева и назначили на понедельник созвать пленум (а наше заседание было в четверг или пятницу)… так вот, параллельно серовские люди вызывали членов ЦК и запугивали, что сейчас начнутся аресты и репрессии… Основания исторические для такого рода запугиваний были, потому что Молотов и другие сообщники Сталина, конечно…
Ещё важный эпизод. Когда разгорелись эти прения, Жуков тоже выступил критически. А потом Жуков толкает меня локтем и показывает свою записку Булганину. Дословно она была такая: Николай Александрович, предлагаю на этом обсуждение вопроса закончить. Объявить Хрущеву за нарушение принципа коллективности руководства строгий выговор и пока всё оставить по-старому, а дальше посмотрим.
Когда дело закончилось и я был выведен из состава ЦК и всё прочее, как раз вижу Жукова. Говорю: Георгий Константинович, следующим будешь ты. Дело в том (мне об этом Микоян сказал), что Булганин — был он и остался счетоводом — эту записку Жукова показал Хрущеву, и тот простить такого не мог.
Что важно — совершенная неподготовленность всего этого дела. Это им было бы непростительно, если они что-то затевали. Никто не говорил, кто же будет вместо Хрущева. Ни один не высказывался на эту тему. Слухи потом пошли, что предполагали назначить Молотова — может быть, они где-то там об этом и говорили, но никакого предложения… видимо, всё было настолько неподготовлено, что вопроса такого не было. Это просто… знаешь, это был какой-то взрыв. Была ли группа антипартийная — не могу сказать, что нет. Я просто не знаю. Но Хрущев-то это знал; нельзя же быть до такой степени недобросовестным — он знал наши взаимоотношения с Молотовым и другими, мою роль в подготовке XX съезда, в том числе и его доклада.
А то, что будет возврат к сталинизму… здесь Хрущев постарался, чтобы этого не было, он тогда только начал восстановления, вытаскивания дел из архивов, люди стали возвращаться, живые, все рассказывали — в общем, уже к тому моменту все понимали, что прошлое не могло вернуться.
Но — после пленума началась пора репрессий. В какой-то момент уже стало так, что никакой разницы между тем, что делал Сталин и … впрочем, тот убивал, расстреливал и пыткам подвергал, а Хрущев снимал с должностей, порочил. Скажем, так он отправил Байбакова. Обозвал его публично в Колонном зале: это шепиловец активный. И его — в совнархоз.
