Остров Локк

Мы опять помолчали. И тут я решился.

– А что это был за сон? – спросил я, с трудом сглотнув слюну.

Он неожиданно улыбнулся.

– А ты хочесс узнать, когда ты умрёсс? – вкрадчиво спросил он. (Ласково, мягко, но пугающе вкрадчиво!)

– Нет, нет!..

– Правильно, малысс. Не нузно знать то, сто знать не нузно…

Этим тот разговор и закончился. Мы беседовали ещё несколько раз, то пыхтя под общим грузом во время работы, то вечером, отдыхая. Одноглазый рассказал мне о том, как устроен у человека скелет и как его лучше держать при больших нагрузках. Как тренировать мышцы для медленной работы, как – для быстрой. О том, чтобы я бережно относился к самому себе, потому что силы у человека имеют обыкновение уходить вместе с тем, как уходит его молодость. И ещё кое-что малопонятное:

– Ты, малысс, приглядывайся к мастерам, подмечай их уловки. Твоя зызнь будет непростой, и это пригодится…

Подросток, как я мог знать тогда цену таким встречам? Как можно было узнать, что спустя изрядное количество лет именно Одноглазого встретит на своём страшном пути мой заклятый враг, посланный турецким пашой убить меня, и эта встреча приведёт ко мне пусть не друга ещё, но уже не врага! Остаться бы ещё на недельку, расспросить бы о будущем…

Через день, почувствовав, что изрядно устал от тяжёлой работы, я купил целый анкер [9] любимого местным народцем вонючего ямайского рома и, оставив его в подарок грузчикам, покинул гавань.

ГЛАВА 3. У КУЗНЕЦА

За два пенни я купил место на повозке фермера, который привёз в гавань какой-то груз. На ферме, понимаете ли вы меня, я никогда ещё не был. Почему бы и не побывать? Но на выезде из города фермер завернул к придорожной кузнице сменить зазвеневшую подкову у лошади. Я спрыгнул с повозки и заглянул внутрь.

УЛОВКИ МАСТЕРА

Багровый огонь в чёрном брюхе кузни, кислый запах сгоревшего угля, громадный мускулистый кузнец в кожаном фартуке, звон молота – всё показалось мне сказочным. А ещё знаете, что я увидел? Раскалённые кузнечные клещи. Как будто молния полыхнула у меня в груди, как будто в неё перепрыгнул огонь из багрового горна!

Я не раздумывая попросил кузнеца взять меня в подсобные рабочие.

– Мне помощник не нужен, – тяжёлым голосом ответил он.

– Бесплатно, – быстро добавил я.

Он внимательно посмотрел на меня, взял в свои лапы мои кисти (я тихо порадовался, что они окрепли на портовых работах), согнул в локте мою руку, железными пальцами сдавил мышцы.

– Ладно, – бросил он, подумав. – Двадцать пенсов в неделю и мой ужин.

– Так вы берёте меня? – неуверенно спросил я.

Вместо ответа он усадил меня на колоду, достал ножницы и, не успел я опомниться, отхватил мои выбеленные солнцем, отросшие почти до плеч волосы.

Я ревел уже через два дня! Я плакал, стонал, скрипел зубами, я не хотел жить. Стофунтовые бочки – детские игрушки по сравнению с нетяжёлым кузнечным молотом! Дамир, мой хозяин (то ли скиф, то ли галл), спрятав глаза под лохматыми бровями, знай себе помахивал указателем – тенькой, особенно крохотным в его массивной лапе. «Тень!» – звякал молоточек о набухшую красную тушку, шипящую на наковальне. «Бум!» – ударял я вполсилы. «Тень-тень!» – издевался карлик, и – «Бом!» – должен был со всей силы грохнуть мой молот. «Тень-тень-тень!» – захлёбывался злодей. «Бамм!» – должен был я обрушить за пределом возможного. И вот, когда свежий, белый из горна брус вымётывался на наковальню, здесь были ужас и смерть. Кузнец, пока не остыло железо, гнал немилосердно, и тройное дребезжание, означавшее выдёргивание сил из моего тела без всякой пощады, это «тень-тень-тень» было для меня бесконечным. Кровавый пузырь качался у меня перед глазами. Я был слеп от пота и боли и лупил не глядя, на ощупь, на звук. Но вот… Вот! О, счастье! О, Боже! О, милость! – «Тень-тень…» Это означало: всё. Бруску придана нужная форма, и теперь кузнец будет мять его редко, вдумчиво, тщательно вглядываясь, поднося к самой окалине [10] изжёванную огнём, опалённую вкруг, свою густую дикую бороду. А там, глядишь – и новое чудо: металл отправляется в горн, на догрев, а я тащу свои мясо и кости к низкой скамье, скрытой в тени бочки с рыжей от окалины водой.

Вечером я плёлся в свою комнатку, отодвигал в сторону обильный ужин (я съем его потом, ночью), валился на тюфяк, и лежал, и не шевелился, и плакал.

Признаюсь, я плакал бы и днём, за наковальней, благо – слёзы и пот неразличимы. Но днём в кузне неизменно сновала девочка – дочь кузнеца, его единственный ребёнок. Ей было пятнадцать лет, она на меня смотрела , и здесь уже никакие силы не заставили бы меня выдавить хоть одну слезу. Я мучился молча.

Но вот, незаметно в мою жизнь вошло равновесие между работой и собственным телом. Я не страдал больше! Я обвыкся, окреп, стал проворен и весел. Больше того, я смог отстранить своё сознание от боли в мышцах и понемногу начал вникать в то, что происходит на наковальне. Также я начал замечать людей, приезжающих с заказами. Вот низенький, с брюхом, купец. Заказал воронёные ручки для дверей своего нового дома. Я-то знал уже, что выворонить металл – значит сделать его совершенно чёрным. Но как? Ручки мы отковали, с этим я справился бы и сам…

И вот Дамир принялся колдовать. Принёс деревянную бадейку, вымыл её кипятком и заполнил жидким дёгтем. Откованные предметы он раскалил в горне до одинакового цвета (я запомнил этот оттенок, между красным и малиновым), и каждый, подхватив щипцами, опустил в дёготь на несколько секунд (я их сосчитал).

Вечером, прядя за заказом, купец восхищённо качал головой, цокал языком и вздыхал над дюжиной