– Этого не может быть, - упрямо сказал Стэнток.
Йорге улыбнулся. Спросил:
– У кого-нибудь найдётся кремень, трут и кресало?
– У меня есть, - сказал Стэнток.
Он достал названные предметы и протянул их Йорге.
– Нет, - покачал головой старик. - Зажги сам.
Стэнток, пожав плечами, взял в левую руку кремень, прижал к его нижнему краю сухой обугленный трут. Поднял кресало - широкую стальную пластину, примерился - и ударил в камень. Сверкнули искры, упали на трут, он затлел - и вспыхнул.
– Горит? - спросил, с улыбкой глядя на огонь, Йрге.
– Горит, - сказал Стэнток.
– Потуши, - попросил Йорге и, когда Стэнток задул огонь, прибавил: - Больше не загорится.
Стэнток недоверчиво оглядел всех присутствующих, поднял кремень и вновь ударил кресалом. Сверкнул снопик искр, лёг на ещё тёплый трут… Ничего. Трут не горел. Стэнток ударил ещё и ещё… Напрасно. Он поднял покрасневшее лицо, неуверенно проговорил:
– Колдовство, да?
– Нет, конечно, - ответил Йорге. -Любой из вас потенциально способен проделать то же.
– И что для этого нужно? - спросил, откусывая нитку, Бэнсон.
– Наверное… - сдвинул белые брови Йорге, - наверное, прожить жизнь наподобие той, что прожил я.
– А не могли бы вы рассказать о ней? - спросил, рассматривая огниво, Стэнток.
– Расскажу, если хотите. Только приготовьтесь к пространным паузам: мне придётся многое вспоминать из весьма далёкого прошлого. Мне придётся даже вспомнить своё настоящее имя.
– Как же вас звали в том вашем прошлом?
– Меня звали аббат Солейль.
МОЛОДОЙ БОГОСЛОВ
(Север Италии. За 70 лет до наших событий.)
Два молодых человека, верхом на осликах, неторопливо, оберегая, насколько возможно, капюшонами лица от дорожной пыли, приближались к конечной цели своего путешествия.
– Массар, - сказал негромко один из них, с трудом разлепив покрытые пылью губы.
Он был в балахоне монаха-францисканца.
– Наконец-то! - хриплым шёпотом отозвался второй, в одеянии монаха-иезуита. - Как я измучился!
– Но согласись, - улыбнулся его товарищ, - не пристало роптать, когда рядом есть кто-то измученный вдвое больше.
– Это ты, что ли?
– Нет. Ослики.
Массар, довольно большой город белел невдалеке полосками крепостных стен, расплавленных в струях знойного летнего марева. Когда-то он был размещён на плоской возвышенности между двумя реками - одной широкой, другой - поуже. Но теперь, наплодив новых людей и наставив новые - не дома даже, а целые улицы и кварталы, - выполз на противоположные берега обеих рек. Он вынес даже за границу нового, гораздо более пространного кольца каменных стен небольшую речную пристань с длинными, под одной общей крышей, складами, и унылую стайку ветряных мельниц, крылья которых, по причине отсутствия хорошего ветра, медленно покачивались из стороны в сторону, не совершая и четверти оборота.
– Какая жара, - с усилием произнёс иезуит. - Интересно, что нам дадут сейчас в приёмной епископа - воды или местного вина?
– Да, - откликнулся францисканец. - Интересно.
Он сполз со спины своего осла и пошёл, сладко постанывая, неуклюже переставляя закаменевшие ноги.
– Жалеешь осла? - не без иронии поинтересовался иезуит.
– И осла жалею. До города - не больше мили, вполне осилю и своими ногами. И перед епископом хочу выглядеть бодро. Я ведь до сих пор не знаю, зачем меня вызвали.
– А я - зачем меня вызвали - знаю. И напускная бодрость мне не нужна. Пусть видят, что я смертельно устал. Вина бы мне, - холодного, из погреба, - и в келью. Отлежаться до ужина.
В воротах их встретил опирающийся на алебарду, страдающий от жары стражник.
– Пошлину, - тяжело дыша, сказал он, - дорожную.
– Денег нет, - сказал францисканец. - Я - нищенствующий монах. Вот грамота епископата. Я вызван в Массар, я не путешествую.
– Осла оставишь в залог, - с досадой махнул рукой стражник, привыкший такие объяснения выслушивать десятками в день. - И ты тоже!
Он повернулся к юноше-иезуиту. Но тот, явно не намереваясь слезать, тоже достал и развернул свою грамоту. Он держал её не вертикально, когда можно читать написанное, а боком, разведя и придерживая руками два свивающихся края. В этом был вызов, и стражник, наливаясь раздражением, шагнул, и протянул уже руку, чтобы выхватить грамотку и прочесть - куда и к кому едет этот невежливый юный монах. Шагнул - и вздрогнул вдруг, как ошпаренный, и отдёрнул испуганно руку. Да, ему и не нужно было читать чернильные чёрные строки. Достаточно было увидеть инквизиторскую печать.
– Прошу, прошу, - торопливо забормотал он, - святые отцы! Проезжайте! Простите, что допустил заминку… Что задержал… Приёмная епископа - розовый дом в самом центре города… Проезжайте!
В молчании двое монахов добрались до приёмной епископа. Передали ослов выбежавшему расторопному конюху и вошли в прохладный и тёмный и, на первый взгляд, бескрайний, с колоннами, высокий и гулкий холл. Здесь молчаливый секретарь взял их бумаги и, жестом предложив сесть, удалился. Путники, доковыляв до скрывающихся в тени лавок, сели и, с одинаковым блаженным стоном вытянув ноги, взглянули друг на друга и обменялись улыбками. Как нелёгок был путь! Как хорошо, что он наконец-то закончен!
Зная, как велик и важен тот, к кому они приехали, юноши приготовились ждать и час, и два. Но события пошли не так, как предполагалось. Послышался звук торопливых шагов - и в холл вышел сам епископ! В мантии с золотой отделкой, полный, с мясистым и красным лицом - и, на удивление, отнюдь не старый. Приехавшие торопливо вскочили и, упав на колени, коснулись лбами холодного мрамора.
– Встаньте, дети мои! - величественно произнёс епископ, протягивая руку для поцелуя. - Кто из вас - Вениамин?
– Я, ваше преосвященство, - ответил, целуя пухлую длань, францисканец.
Да, здесь было иначе, - не так, как у ворот. Качнулись весы, определяющие значительность персоны, в обратную сторону. Епископ, не обращая внимания на снабжённого инквизиторской печатью иезуита, прикоснулся к плечам и поднял с колен францисканца.
– Вениамин Солейль! - сказал он преувеличенно- радостно. - Так вот ты каков!
И, отступив на шаг, положил одну руку поперёк объёмного живота, а вторую поднял от локтя вверх и выставил палец:
– Следуй за мной.
И увёл нищего францисканца в свои кабинеты. К иезуиту же подошёл невзрачный служитель и поманил куда-то в сторону, в низкую, неприметную дверцу.
Холл был настолько высок, что вверху, под потолком, по всему периметру тянулся балкон - и не в один, а в два яруса. На нижнем из них, невидимые, - в тени, - стояли двое людей и молча наблюдали церемонию встречи.
– Кто этот юный Солейль? - поинтересовался один из них, когда холл опустел.
– Ты имеешь в виду, почему наш епископ так к нему ласков? Редко посещаешь библиотеку, брат
