с солёными, из того же горшочка, зубчиками чеснока. Ел ржаные вкуснейшие кналлеры. Запивал испанским, с нежным вкусом, вином. Он справедливо считал, что так удачно подслушанный им разговор предоставил ему великолепный гостиничный номер – огромный, бесплатный. Как же сладко вот так вот, после морского путешествия, с удовольствием отдохнуть! А завтра, подвязав якобы болящую щёку платком, набросив капюшон, он, господин Сиденгам, старый одинокий чудак, выйдет к уличному собранию, с ворчливой бранью протянет деньги за такое, оказывается, важное в жизни «Золотого льва» фонарное масло и, заимев великолепнейший форт, займётся поиском так здорово наследившего здесь Бэна Бэнсона.
Не знал.
И спать лёг, сытый, довольный, в тихой, нагретой комнате. Умиротворённый. Беспечный. Со снятой напрочь входной дверью.
Предводитель теней
Они примчались первыми, двое. Вернее, всё-таки был самый первый, на пару шагов опередивший соперника. Этой пары шагов вполне хватило бы, чтобы вбежать в дом и объявить себя предводителем. Но эту пару шагов он не сделал. Только присел, коснувшись земли рукой и одним коленом (лучшая поза для попавшего в смертельно опасную ситуацию человека!), и замер. Точно так присел рядом с ним и соперник. И долгих две или три минуты просидели, закаменев, всматриваясь, вслушиваясь. Прибежавшие третий, а немедленно следом за ним и четвёртый, словно гигантские жуки, впавшие в оцепенение, также пометили двор чёрными неподвижными сгустками своих тел. Добрались последние двое (один из них сильно хромал). И ещё минуту немо, заполняя квадрат двора немыслимым напряжением, смотрели на вертикально зияющий перед ними провал: голый дверной проём.
Ловушка была столь неприкрыто предъявлена, что шестеро безусловно были убеждены: никому из них такая дьявольская наглость не по способностям.
И вот первый, поведя головой, взглянул на собравшихся. И напряжённость молчаливых тел ему ответила: «Ну не возвращаться же в цирк, в самом деле!»
Тогда он, едва шевеля губами, беззвучно прошептал: «Госпожа смерть! Знай, если ты здесь: у меня достаточно безумных сил для того, чтоб тебя встретить». И пошёл, пригнувшись, шагом лёгким, звериным. Через несколько мгновений ушёл за ним второй, и оставшиеся четверо бесшумно переместились к стене и забору.
Двое вошедших внутрь дома двигались наподобие автоматов. Обречённо. Упрямо.
Спустя пять минут один из них показался в могильном проёме. Ладонью качнул у плеча. Тотчас неслышно, словно порхающие гигантские мотыльки в предрассветной тьме, четверо пересекли двор и влетели в тамбур прихожей.
– Дверь в спальню тёплая, – раздался едва слышимый шёпот. – Спальня хорошо нагрета. Там редко, спокойно дышит один человек. Кажется, спит.
Едва-едва скрипнула изъятая из угла старая вешалка. Коротко прошуршали наброшенные на неё куртки. Миг – и новоявленный манекен занял своё место перед дверью в спальню. И дверь быстро, но без рывка потянув, широко распахнули.
Ни стрелы арбалета, ни пули.
«Ввели» в помещение сначала манекен. Потом вошли сами. Двое встали возле безмятежно спящего человека. Двое отошли к окну. Двое вышли из дома. Эти последние двое скоро вернулись.
– Никого во всей округе.
Втащили принесённую с собой укороченную входную дверь. Внимательно осмотрели. После этого окно спальни плотно завесили. На раздутые угли в камине положили обёрточную бумагу из-под кналлеров, остатки раздробленной книжной полки. Потом, когда огонь разгорелся, добавили отправленный в камин ножками стул.
– В мезонине у Вайера были свечи.
Принесли свечи, зажгли, и ярко осветилось всё до дальних углов.
Джек проснулся, сел. Поморгал глазами на заполнивших комнату чёрных зловещих людей.
– А что, уже утро? Доброе утро, джентльмены.
Двое, стоявшие рядом, присели к нему на кровать, разом срезав возможность вольных движений. Остальные сели за стол.
– Просто пришёл случайный гад, – сказал один из гостей, – наудачу в пустующий дом. Просто спилил кромку двери, снял с петель. Удобно расположился. И заставил меня пережить, не побоюсь перед вами признаться, одну из самых страшных ночей в моей жизни.
Огонь камина, отгороженный от комнаты сиденьем стула, пожирая ножки этого стула, качал на стене огромную рогатую тень.
– Да! – немедленно поддержал его второй. – До такой степени ошибиться в человеке! Я лично ждал встретить демона, мага, по велению которого порох не зажигается, а увидел ничтожного ловчилку портового. Боги-мои-как-же-стыдно.
Маленький человек медленно спустил с кровати ножки. Сел на краю кровати. Оправил белые подштанники, белую нижнюю рубаху. Сказал:
– Сразу не убивайте. Даже поганые королевские прокуроры дают приговорённому последнее слово.
– Мы не прокуроры. Мы гораздо хуже, сейчас убедишься. Но последнее слово дадим. Это святое.
– Ах, как вы верно определили про ловчилку портового! – с отчаянным весельем висельника проговорил Джек. – Дозвольте одеться.
– Да, а перед тем, как закапывать, – тебя раздевать? Обойдёшься.
– Сам-сам-сам разденусь, джентльмены! Перед смертушкой-то, саам! Но последнее слово говорить в нижнем белье – согласитесь – непристойно как-то.
– Пёс с ним, пусть оденется. Посмотрите, нет ли оружия, и бросьте ему его тряпки.
– О ка-ак! – воскликнули через секунду. – Посмотрите!
И над столом поплыл, переходя из рук в руки, складной ножик с булатным клиночком.
– Сарацинский булат. Вещь по-настоящему редкая. У кого спёр?
– Обижаете, джентльмены. На заказ сделан. Закалён хорошо. Латную пластину дюйма на полтора пробивает.
– В ножах мы разбираемся, этим ты себя не утруждай. Спёр у кого?
– Я же говорю, заказ. По моей лично руке сделан, видите, вам всем маловат будет. Сарацинский кузнец в Дамаске по моей ладони ковал, когда я удостоил своим посещением великого халифа Мансура- Глям-Глям- Оглы-эфенди.
– Вдохновенно врёт. Даже нравится, как врёт, заклёпка бондарная.
И вдруг снова кто-то сказал:
– О ка-ак!
И на стол легли массивные портфунты, набитые золотом.
– А это – тоже не спёр? Тоже от Глям-Глям-халифа?
– Ах, это! – махнул рукой, поддёргивая второй рукою штаны, заклёпка. – Мои карманные деньги. Такая мелочь…
– Занятный плут. Даже жалко!
– Ладно. Пусть говорит.
Джек шагнул к столу. Взял бутылку. Сделал несколько длинных глотков. Протянул бутылку ближайшему гостю, хохотнул шало, куражно:
– А кто с нами не пьёт, тот и сердцем не с нами!
– С нами, с нами, – сказал тот, принимая бутылку и твёрдо отправляя её на столешницу. – Но уверенности нет, что ядом в вине ты не погнушаешься прихватить с собой и своих прокуроров. Говори. А я пока гляну, что во дворе и на улице.
И плавно вышел.
